Ульвия Гасанзаде: Малыш

- Наконец то, папочка, ты пришел забрать меня, наконец то.

И снова рыдания. Язык его заплетался от голода ли, от холода ли, но он продолжал тараторить.

- Знаешь, я всегда знал, что ты есть, и любил тебя. Даже, когда мама говорила, что ты бросил нас, я знал, что ты вернешься за мной.

Все это не укладывалось у него в голове. Но в тот момент, когда это маленькое худенькое тело, прижалось к нему, так доверчиво, так преданно, в нем что то перевернулось. Это маленькое, грязное существо, которое называло его папой и говорило, что любит , не отпускало его. Никто никогда не говорил ему таких слов. Он был в смятенье и не знал куда деваться от бури, всколыхнувшейся в его груди. Но что это? Зачем? Он не хотел ничего менять, не хотел чувствовать что либо. Но существо так вцепилось в его ноги, что он не мог двигаться.

Он нагнулся, присел на колени, и глаза его встретились с огромными, бездомными, ждущего ответа, не уставшего надеяться, глазами малыша. И все, что он собирался сказать этому малышу, сказать, что он ему никакой ни отец, и попросить оставить его, застряли у него в горле. Он не мог вымолвить ни слова .

А мальчик, ни на секунду не отпуская его руки, тихонько стоял и смотрел на этого странного человека, в котором признал отца. Смотрел и удивлялся, потому, что никогда не думал, что большие дяди могут плакать. Да, несмотря на дождь, сторонний наблюдатель, если присмотреться, мог бы заметить, что этот человек плакал. И эти слезы, возможно душившие его всю жизнь, вылились наружу. Он сжал рукой грудь, в том месте, где слышались удары, и испугался, что сердце сейчас выпрыгнет наружу. В нем разразилась буря, одно смешивалось с другим. Он плакал и смеялся как помешанный. Он прижал это тщедушное тельце к себе и целовал его глаза, отмерзшие пальчики, грязную головку, обнимал и шептал: " Да, сынок, я тоже долго искал тебя. Прости меня, прости за все, что я сделал в этой жизни". И вдруг до него дошло: Это грязное забитое существо, лишенное всякой ласки и любви, ждало его, также как и он его, свою мечту. Ему посчастливилось найти свою душу. И его тело, возможно, настолько уставшее от этих поисков, и уже отчаявшееся найти, отпустило его, предоставив его самому себе, его новой , полной эмоций душе. И все это сделал этот малыш, которого подбросила сюда какая то бездушная мать, накормив ребенка обещаниями, что его заберет отец.

Он бережно взял ребенка на руки, прижал к себе, услышал как чудесно бьется его маленькое сердечко и сказал:

- Малыш, пойдем домой. Нам уже давно пора быть дома.

- Папочка, - заплакал мальчик, " ты ведь не бросишь меня?".

- Я нашел тебя, не для того, чтобы бросить" ,- подумал он. А вслух, просто прижал его к себе. Он боялся задушить ребенка в своих объятьях, боялся причинить ему боль. Боялся, что сила тех чувств, которые он испытывал сейчас, могут захлестнуть ребенка.

- Подожди папа, - сказал малыш. " Мой солдатик остался там в углу. Я не могу

бросить его. И он понял, что нет смысла говорить ребенку, что он купит ему миллионы солдатиков, тысячи игрушек, новых, веселых, красивых. Он понял, что возможно этот самый, старый деревянный солдатик, олицетворял для этого, уже столь дорогого ему существа, всю недолгую его жизнь, весь мир игрушек. Дарил ему счастье, и поддерживал, когда его бросили здесь, на произвол судьбы.

И до его сознания, столько лет, погруженного в темноту и безразличие, дошло ради чего он может и хочет жить. И в тот момент у него появилась мечта. Столь светлая и столь ясная, что он удивился всей простоте жизни. Можно жить ради кого то, ради того, чтобы сделать кого то счастливым. Этого малыша. Он сделает для него все, вложит в него свою частицу, свое сердце, и тогда он никогда не умрет. Он будет жить в нем, в этом существо, которое успело так настрадаться в столь юные годы.

- Мы возьмем твоего друга, починим и отмоем, - прошептал он на ушко мальчику. И он будет у нас красивее всех игрушек на свете."

И долго еще отдавались на тротуаре шаги высокого человека, прижимавшего к груди ребенка, как нечто, посланное ему свыше.