Гайто Газданов - Эвелина и ее друзья

- Кто такой Котик и что значит заниматься метампсихозом? - спросил я. Ты говоришь об этом так, точно это профессия или работа.

- Котик? - сказала она, и в глазах ее появилось далекое выражение. Один из самых замечательных людей, каких я знала в моей жизни.

И она стала мне рассказывать о Котике, который в ее описании выходил не столько замечательным, сколько чрезвычайно странным человеком. До недавнего времени он был инженером, где-то служил и все шло более или менее нормально, пока он не встретил того, кто стал, по его словам, его духовным отцом. Это был - опять-таки по словам Котика - мудрец, погруженный в глубины восточной философии. После долгих разговоров с ним и после того, как Котик прочел книги, которые ему дал мудрец, он понял, что вся его жизнь была чудовищной ошибкой. Он объяснил это Эвелине. Он понял, что в нем, Котике, заключена частица той божественной и бессмертной материи, за которую он несет ответственность перед вечностью, что после его смерти - которую теперь он склонен был рассматривать как короткий этап эволюции, теряющейся во времени, - после его смерти эта частица перейдет в другое существо, после смерти этого существа в следующее и через три тысячи лет она вернется к нему, Котику, и круг будет замкнут. Затем начнется новая эволюция. Никакие материальные соображения не имеют значения. Наша физическая оболочка - это только телесные границы заключенного в нас бессмертного духа. Забота о них недостойна человека.

- Ну да, - сказал я, - этот утомительный бред можно продолжать до бесконечности. Согласись, однако, что это очень странное соединение метампсихоз и ночное кабаре. И почему у тебя нет ни квартиры, ни денег?

Она начала говорить о пифагорейцах и о Платоне, потом сказала, что в жизни Котика метампсихоз занимает такое место, что у него не остается времени думать о материальной стороне жизни. Поэтому она, Эвелина, должна взять эту заботу на себя, - отсюда идея кабаре. Все это было так нелепо и так по-детски глупо, что я не понимал, как Эвелина, с ее умом и жизненным опытом, могла находить это приемлемым. Я сказал ей об этом.

- Но ты пойми, - сказала она, - я живу теперь в другом мире.

- Все это так на тебя не похоже. В другом мире... А в каком мире ты собираешься открывать кабаре?

- Об этом сейчас будет речь, - сказала она. - Я иду звонить Мервилю. Алло! Да, это я. Я звоню из квартиры нашего друга, - она назвала меня. - Я хотела с тобой поговорить о деле. Ночное кабаре. Да, все буду вести я. Да. Как нет денег? Этого не может быть. Это очень просто, ты отложишь свой отъезд на один день.

Я понимал, что Мервиль пытался защищаться, но я слишком хорошо знал Эвелину и знал, что исход предрешен заранее. Мне хотелось ему помочь, но я не видел, как это можно сделать.

- Завтра, - говорила Эвелина. - Мы обсудим это подробно. Я еще не знаю. Не так много, в конце концов. Хорошо, значит, до завтра. Часов в десять утра.

Посмотрев внимательно на ее лицо, я сказал:

- Ты полна энергии, как всегда, но вид у тебя очень усталый. Как твое здоровье?

- Об этом я забыла тебе сказать. Мне надо делать операцию, и на это тоже у меня нет денег.

- Ты знаешь, - сказал я, - что тут тебе ни о чем беспокоиться не надо. Позвони по телефону, поезжай в клинику и не думай ни о чем. Но какая операция?

- Глупейшая, - сказала она, - аппендицит. Но до того я, во всяком случае, должна повидать Мервиля. А сейчас я хочу отдохнуть.

Она легла в кровать - и через пять минут уже спала глубоким сном. Я вышел из дому и поехал к Мервилю, с которым у меня был долгий разговор. Я советовал ему сослаться на срочные платежи и сказать Эвелине, чтобы она отправила своему отцу телеграмму, составленную в самых патетических выражениях.

- Почему она вдруг решила открывать кабаре? - спросил Мервиль.

- Это из - за метампсихоза. Не смотри на меня так, спешу тебе сказать, что с ума я не сошел.

И я подробно рассказал ему о том, что мне говорила Эвелина.

- Нет, всему есть все-таки границы, - сказал Мервиль. - Этому надо положить конец.

- Когда у тебя будет уверенность в том, что ты можешь это сделать, не забудь позвать меня, я хотел бы при этом присутствовать.

- Я тебе всегда говорил, что в этом есть какое-то колдовство, - сказал он. - Иначе чем объяснить, что она делает с нами все, что хочет? Почему ты должен уступать ей свою квартиру, из которой она тебя чуть ли не выгоняет? Почему я всегда обязан за нее платить? Мне денег не жалко, это ерунда, но это вопрос принципа. И вот теперь метампсихоз, какой-то Котик, о котором мы не имеем представления, и ночное кабаре. Нет, это слишком. Но когда я вспомню ее глаза... Как ты говорил? Какое в них выражение?