А Герцен - Былое и думы (Часть 7)

Одним добрым утром, вероятно не зная, где бы на чужой счет хорошенько пообедать, - а хорошо обедать он очень любил, - Головин написал Палмерстону письмо и предложил себя... это было в конце Крымской войны, - тайным агентом английскому правительству, обещая быть очень полезным по прежним связям своим в Петербурге и по отличному знанию России. Палмерстону стало гадко, и он велел отвечать секретарю, что вискоунт благодарит г. Головина за предложение, но в настоящую минуту его услугами не нуждается. Это письмо в пакете с печатью Палмерстона Головин долго носил в кармане и сам показывал его

После смерти Николая он поместил в каком-то журнале ругательную статью против новой императрицы, подписав ее псевдонимом - и через день поместил в том же журнале возражение за своей подписью. Наш приятель Кауфман, редактор "Литографированной корреспонденции", обличил эту проделку, и об ней прокричали десятки журналов. Затем он предложил русскому посольству в Лондоне издавать правительственную газету. Но и Бруннов, как Палмеретон, еще не чувствовал настоятельной потребности в его услугах.

Тогда он просто попросил амнистию и тотчас получил ее с условием поступить на службу. Он испугался, стал торговаться о месте служения, просил, чтоб его взял к себе Суворов, бывший тогда генерал-губернатором остзейских провинций. Суворов согласился, Головин не поехал, а написал князю Горчакову письмо о своем сновидении: он видел - государь призывает его в свой совет и что он с рвением ему благие дела советует

Сны не всегда сбываются, и, вместо места в царской думе, наш поседевший шалун чуть не попал в исправительный дом. Встретившись с каким-то коммерческим фактотумом Стерном, Головин, без гроша денег, поднялся на всякие спекуляции, забывая, что еще в 1846 имя его было выставлено в Париже на бирже, как человека нечисто играющего. Он хотел надуть Стерна - Стерн надул его; Головин прибегнул к своей методе: он поместил в журналах статью о Стерне, в которой коснулся его семейной жизни. Стерн взбесился и потребовал его к суду. Головин явился растерянный, непуган(394)ный к солиситору, он боялся тюрьмы, сильного штрафа, огласки. Солиситор предложил" ему подписать какой-то документ на мировую, он подписал полное отречение от сказанного. Солиситор скрепил, а Стерн, вылитографировавши документ и снабдив его facsimileM, разослал ко всем своим и головинским знакомым. Один экземпляр получил и я.

"4, Egremont Place, London. 29 мая 1857.

Милостивый государь! Так как Вы возбудили против меня дело о клевете по поводу некоторых моих устных и письменных заявлений, бросающих тень на Ваш характер, и так как Вы при посредничестве общих друзей согласились прекратить это дело в том случае, если я заплачу судебные издержки и откажусь от упомянутых заявлений, а также выражу сожаление, что сделал их, - то я с радостью принимаю эти условия и прошу Вас верить, что если что-либо из сказанного или написанного мною хотя бы в малейшей степени повредило Вам, я не имел такого намерения и крайне сожалею о том, что сделал и чего более никогда не повторит Ваш покорный -слуга.

И Головин.

Г-ну Е. Стерну. Свидетель Г. Эмпсон, адвокат".

Затем Лондон оказался решительно невозможным... Головин оставил его, увозя с собой целую портфель незаплаченных счетов - портных, сапожников, трактирщиков, домохозяев... Он уехал в Германию и вдруг как-то .скоропостижно женился. Замечательное событие это он телеграфировал в тот же день императору Александру II.

Года через два, проживши приданое жены, он напечатал в фельетоне какой-то газеты о несчастиях гениального человека, женатого на простой женщине, которая не может его понимать.

Затем я не слыхал об нем больше пяти лет.

В начале польского восстания - новый опыт примириться: "Польские и русские друзья этого тр1||ук"т, ждут!" - Я промолчал.

...В начале 1865 я встретил в Париже какого-то сгорбившегося старика, с осунувшимся лицом, в поношенной шляпе, в поношенном пальто... Было ветрено и (395) очень холодно... Я шел на чтение к А. Дюма... которое тоже было ветрено - и вяло. Старик прятался в воротник; проходя, он, не глядя на меня, пробормотал: "Отзвонил!" - и пошел далее. Я приостановился... Головин шел прежней тяжелой ступней, не оборачивался, - пошел и я. Остановился я затем, что раза два он встречался со мной на лондонских улицах; раз он пробормотал: "Экой злой!" - другой - сказал себе что-то под нос, вероятно обругал, но я не слыхал, и ко мне он не обращался, а начинать с ним уличную историю мне не хотелось. Он рассказал впоследствии Савичу и Савашкевичу, что, встретившись, обругал меня, а я промолчал.