Николай Некрасов: Певица

– - Так, сердце мое не обманывало меня,-- говорил страстный Джулио,-- сердце мое меня не обманывало! Но что я сделал, безумный! Кого я убил? -- И отчаянным взором смотрел он на Ангелику.

Гости тоже пристально смотрели на нее… Им казалась странною, непостижимою бесчувственная холодность Ангелики. Все они были уверены, что барон ее любовник… Отчего же она не тронута его смертью, не поражена гневом на убийцу? Отчего ни малейшего вопля горя, ни малейшего сострадания, на которое имеет право всякий несчастный, не показывала она… Или она так глубоко поражена, что чувства ее оцепенели от ужаса? Или она его не любила?

– - О, простите меня! простите! -- говорил плачущий Джулио…-- Я готов наказать сам себя, охотно бы выкупил своею смертью жизнь барона!

– - Джулио! -- сказал один из молодых людей.-- Синьоре нужен покой; оставим ее. Вероятно, вид твой неприятен для нее. Уйдем… Твоя неосторожность наделала столько бед… Ты всех нас лишил счастия проводить вечера у прекрасной Ангелики… уйдем.

– - О нет! благородные синьоры, я буду очень рада, если вы по-прежнему будете навещать меня, только позвольте попросить вас сохранить в тайне мое настоящее имя.

– - Клянемся, что вы по-прежнему будете для нас -- синьора Франческа! -- воскликнули молодые люди.

– - Что же ты молчишь, Джулио? -- Джулио был бледен как смерть и ничего не слышал. "Я убил его; теперь она будет меня ненавидеть!" -- шептал он…

– - Синьора требует, чтоб ты обещал сохранить ее тайну!

– - О, я это сделаю! Она умрет вместе со мною! -- сказал Джулио и поспешно оставил комнату…

– - Он страшен, поспешите за ним, благородные синьоры! -- сказала Ангелика…

– - Мы еще должны сделать одно дело. Помогите мне,-- сказал один из гостей, подымая труп барона.-- Синьоре, верно, не будет приятен такой товарищ, если мы его здесь оставим.

– - Рана сделана в самое сердце; мы бросим тело в каком-нибудь переулке, и, верно, завтра никто не будет сомневаться, что это дело бандита.

– - Прекрасная мысль!

Молодые люди простились и вышли, неся на руках труп барона.

Пройдя несколько шагов, они увидели труп. Подойдя ближе, они узнали Джулио, плавающего в крови, без малейшего признака жизни.

– - Он убил себя!

– - Несчастный!

– - Сумасшедший!

– - Глупец!

Так провожали они в небо душу нового покойника…

– - Я всегда думал, что эта горячая голова тем кончит,-- сказал один.

– - Глупость, тем более непростительная, что уж нельзя и поправить ее,-- заметил другой…

– - Мне руки оттянул этот молчаливый барон; бросим его подле Джулио, вместе им будет веселей,-- сказал третий… Они бросили труп и удалились.

– ----

Ангелика скоро утешилась, или, лучше сказать, она и не жалела о потере барона. Другое сильное горе мучило ее неотступно. Чтоб утешить, развлечь себя, смешать настоящее горе хоть с поддельной радостью и тем ослабить его влияние, с жадностью привязалась она ко всем наслаждениям жизни. Душа ее не просила любви, не могла уже чувствовать ее, но она бросилась не задумываясь на,грудь первого обожателя. Если б заглянуть в грудь Ангелики, то можно бы увидеть, что скорей с отвращением, чем по влечению страсти она это делала. Цель ее состояла только в том, чтоб изменять тому, кто так коварно обманул ее. Между тем слава ее росла и доставляла ей все средства блистать и жить роскошно. Сначала по слабому побуждению -- сделать несколько сноснее свое положение, потом по привычке предаваясь всем удовольствиям света, она наконец столько привязалась к нему, что такой образ жизни сделался для нее необходимостью. Расположив свое время так, чтоб ни одной минуты не оставалось для уединенного размышления, углубления в себе, она начала забывать прошедшее, и редко что-нибудь пробуждало в ней старую грусть, вызывало на ресницу слезу… Так прошло около года.

На расстоянии полумили от Рима, в прекрасной долине, пересекаемой большой дорогой, Ангелика ехала верхом на красивом вороном коне. Впереди скакал мужчина, ловко помахивая хлыстом. Ангелика то поворачивала с дороги и ехала полем, любуясь живописным местоположением, то въезжала на дорогу. Проезжие и прохожие с любопытством вглядывались в лицо ее, пораженные необыкновенною его красотою, но она никакого не обращала внимания и была занята грустным размышлением. На душе ее не было совсем спокойно. Воспоминания, то грустные, то радостные, проходили перед нею в смутном беспорядке, с трудом отыскиваемые в архиве памяти, вполовину уцелевшие. Но вот она тяжело вздохнула и подняла голову.