Михаил Салтыков-Щедрин: Том четвертый. [Произведения]

— Ах, мамаша, какой он душка! — сочувственно восклицает Клеопатра, немедленно по удалении Ивана Павлыча.

Порфирий Петрович был дома, когда приехал к нему Во-логжании. Он в это время заперся в своем кабинете и считал деньги, что с малолетства составляло его любимое развлечение. Однако ж стук подъехавшего экипажа вывел его из временного оцепенения. Порфирий Петрович поспешил спрятать деньги, причем покраснел как рак, два раза крякнул и собственноручно отворил Ивану Павлычу дверь.

— Имею честь рекомендоваться — Вологжанин! — сказал Иван Павлыч, расшаркиваясь еще в передней.

— Слышал-с, слышал-с! очень рад! — проговорил Порфирий Петрович, приятно улыбаясь, — на службу к нам?

— Да-с; то есть, желал бы…

— Что ж, очень приятно! милости просим в гостиную.

В гостиную ход был через зал, а в зале репетировала на фортепьянах урок Феоктиста Порфирьевна, девица лет восьм-надцати, старшая дочь хозяина, и вместе с тем весьма интересная толстушечка. У Ивана Павлыча, как у человека с побуждениями в высшей степени матримониальными, подкосились ноги от одного лишь взгляда на существо различного с ним пола.

«Что ж этот скверный хлап меня уверял, что она каверзная, — подумал он про себя, — напротив того, она скорее кубышечка!»

— Моя старшая дочь, Феоктиста! — сказал между тем Парфирьев.

Феоктиста Порфирьевна встала, присела и хотела куда-то бежать.

— Позови мамашу, — сказал Порфирий Петрович, — прошу покорно в гостиную, — прибавил он, обращаясь к Ивану Павлычу.

Пришли в гостиную и сели, но так как Вологжанин не предвидел такого случая и не приготовился к нему, то весьма естественно, что находился в затруднительном положении относительно приискания сюжета для разговора.

— Так вы к нам? — сказал опять Порфирий Петрович, — что ж, это приятно!

— Мне будет очень лестно… если я удостоюсь, — проговорил кое-как Вологжанин.

— Очень рад! очень рад! у нас просто! люди мы не светские, а с приятными знакомыми провести время готовы.

— Светскость… конечно, — отвечал Вологжанин, — но, с другой стороны, природа имеет неоспоримые преимущества даже перед светскостью…

— Да, нынче многие так говорят… оно и основательно, потому что, коли хотите, что ж такое светскость? один пустой звук, да и тот, можно сказать, не всегда для слуха приятен!

— Это совершенно справедливо, — отвечал Иван Павлыч, — это так справедливо, что даже вот я… кажется, и не стар, и воспитание получил хорошее, и в лучших домах был принят — а надоело, ужасно надоело! Все, знаете, и во сне-то видишь, как бы уединиться!

— И поверьте, что оно к тому идет! — сказал, с своей стороны, Порфирий Петрович, — сначала человек, по легкомыслию своему, от природы постепенно удаляется, а потом и опять к ней же постепенно приближается.

Вошла Софья Григорьевна, супруга Порфирия Петровича, дама довольно приятной наружности и, по-видимому, очень смирная и даже робкая.

— Вот, Софья Григорьевна, новый приятный знакомый, — рекомендовал Порфирьев.

— Очень приятно! вы надолго к нам?

— Не знаю-с; сколько поживется…

— Вот мы, душечка, сейчас с Иваном Павлычем о природе беседовали.

— Ах, мой Порфирий Петрович без ума от природы!

— Если вы сделаете нам честь своим знакомством, то мы иногда ездим всем семейством за город, и тогда…

— Помилуйте, я, с своей стороны, за особую честь почту, — отозвался Вологжанин.

— Иногда у нас по вечерам приятные знакомые в карточки поиграть собираются… вы ведь играете?

— О, как же!

— Ну, очень приятно! мы, знаете, не по большой, а для препровождения времени.

— Это всего лучше… большая игра кровь портит! Вот я про себя скажу: у меня есть в Костромской губернии имение, и имение весьма достаточное, но и тут в большую игру никогда не сажусь.

— Вы, вероятно, уж познакомились с здешним обществом? — спросила Софья Григорьевна.

— Как же-с… генерал Голубовицкий…

— Не правда ли, какой милый человек?

— Преприятный… ну, и Дарья Михайловна…

— Ах, какая приятная женщина! — сказал Порфирий Петрович.

— Я вообще надеюсь с удовольствием проводить в Крутогорске время.

— Как приятно слышать это от образованного молодого человека!

Наконец разговор начал потухать; Порфирий Петрович уже несколько раз сказал: «тэ-эк-с», а Софья Григорьевна с чрезвычайною любознательностью взглядывала в окошко всякий раз, когда пролетала мимо ворона или пробегала по улице кошка.

— J’espere, madame, — сказал Вологжанин, раскланиваясь и грациозно прижимая шляпу к сердцу, — j’espere que vous voudrez bien m’accorder vorte bienveillance…