Евгения Голосова - Уроки актерского мастерства

Во втором павильоне была война. Разрушенные стеклянные стены становились пылью под ногами, разбитые фонтаны продолжали работать, и струи воды наполняли огромные белые резервуары и воронки. Над городом топорщились в небо разломанные виадуки и что-то еще фантастическое, и вспышки. На переднем плане стоял покинутый дом без одной стены, и Валерка Ветер опрокинул в нем какую-то прозрачную полочку, но она не разбилась. Павел Приозерский объяснил: оргстекло. После этого случая он увел нас из павильона, но завтра же мы были там снова, готовились к съемке, примеряли костюмы, я даже потрогал кинокамеру, между прочим, а Фимка Таракан отхватил небольшую цветную фотографию обожаемого и почитаемого Павла Приозерского, лучшего режиссера на свете. Потом начались съемки.

VIII

Первым был Генка Щелкунчик. Разумеется, нас всех пустили посмотреть, и мы увидели, как Генка Щелкунчик в белом свитере из непонятных нитей стоит с Люськой на литой металлической платформе, прямо посреди синего неба, а мимо несутся летающие машины и пятнами мерцают за спиной темно-зеленые секторы парков. Это был Генка Щелкунчик, и в то же время это был не он.

На платформе стоял мальчишка XXII века со сногсшибательно белым и чистым лицом, виноватый перед своей девчонкой только в том, что хотел остаться с ней, а не улететь в то самое синее небо - завешивать озоновые дыры кислородной сеткой. Генка Щелкунчик не был современным первопроходцем и строителем, а Люська любила именно таких, прекрасная, грустная, смелая Люська. За последние дни она очень похорошела, у нее было платье, короткое, широкое и блестящее, и необычная стрижка в два яруса, и губы настолько кораллового цвета, и блестящие тоненькие ноги и руки, и взгляд, сосредоточенный взгляд из-под неожиданно длинных ресниц: Люська превратилась в настоящее чудо. Когда она шла по металлической платформе в разгромленном городе и ветер теребил ее волосы и платье, не верилось ни в какую войну, ни в какие несчастья и ни к каким озоновым дырам не лежала душа. А Генка Щелкунчик просто позабыл весь текст. Только через неделю Павел Приозерский снял всю сцену до конца, и на наших глазах невозможно красивая Люська ушла от нашего друга Генки Щелкунчика, не имевшего своего места без нее ни в этом фильме, нигде. Тот, другой, рвался совершать подвиги, и Люська уезжала с ним, оставляя Генку Щелкунчика одного в совершенно чужом ему XXII веке, где пришельцы из далекого космоса готовы уничтожить Землю, а солнце уже так близко, что вот-вот вскипятит океан. Ему было страшно оставаться там одному и страшно представить, что Люська отпустила его руку; но через неделю они снова были вместе, и только учителя удивлялись их необычным новым прическам.

IX

Фимка Таракан ехал в поезде с прозрачными стенами. Сквозь них он видел неестественно яркие пейзажи, только цвет, потому что поезд шел с бешеной скоростью, и ничего не удавалось разглядеть как следует. Фимка Таракан был одет в длинный рыжий балахон, и сам он казался чрезвычайно жалким. На самом-то деле поезд великолепного Приозерского двигался по кольцевой, поэтому у Фимки Таракана кружилась голова, и было особенно трудно идти по вагону. Он знал, что не знал, куда едет. Ему хотелось плакать. Реветь. Остальные пассажиры тоже были не в настроении: они преимущественно спали за стеклянными гранями купе XXII века, да в общем, и не купе, конечно, а скорее в лабиринте, в хаосе своих перегородок. Люди бежали из города, который вот-вот будет захвачен. У каждого был огромный багаж в виде зеленых коробок, перехваченных широкими лентами, и только Фимка Таракан отправился в путь налегке. Он шел по вагону, понемногу сходя с ума от головокружения, стучался во все перегородки и протягивал руку. На лице застывало мучительно жалостливое выражение. Ему что-то говорили, стекло поглощало ответы, но их смысл был вполне ясен. Перед одной семьей, у которой были длинные голубые платья и белые лица, Фимка Таракан грохнулся на колени. Существа, едва похожие на людей, отвернулись. Фимка Таракан совершенно всерьез хотел есть. Какая-то женщина, тонкая, и тоже белая, ничего не сказала, но вместо этого подняла к дверям металлическую пластинку и впустила нищего к себе за перегородку. Их разговора не было слышно, видимо, слова не волновали Павла Приозерского, ему было важно выражение лица Фимки Таракана, наевшегося, благодарного, рыжего, наконец-то не одинокого. Фимка Таракан улыбался во весь рот. На его зубах были осторожно нарисованы пятнышки грязи. Вслед за ним, широко растягивая губы, улыбался Павел Приозерский. Это могло бы длиться целую вечность, XXII век и далее, но поезд начал замедлять ход. Тонкая белая женщина ласково попрощалась с Фимкой Тараканом, и он остался один, совсем один на всем этом ХХII-ом свете. Позже за стенами снова замелькали цветные пейзажи, поезд словно бы отдалился от наших глаз, но все еще было видно, как по его стеклянному лабиринту бродит фигурка в рыжем балахоне. Павел Приозерский был настолько доволен, что даже прищелкнул языком и пожал руку бледному, как все люди XXII века Фимке Таракану.