Иван Рукавишников - Прклятый род. Часть II. Макаровичи

- Нет. Решил. Так хорошо будет.

- А письма-то те, о коих речь, чьи? Молчишь? Не надо, не надо! Я так, для освещения вопроса.

Помолчали, прислушиваясь к далекому гулу над тяжелым потолком. Яша на диван сел.

- Стало быть, ультиматум решенное дело?

- Решенное.

Просились слова искренне плачущие с сердца обиженного. Но не прибавил ни слова.

- Когда пошлешь?

- Сейчас. Хочешь - отнеси.

- Гм... Нет уж. Мне эти передряги здешние осточертели. Чтобы maman мне проходу не давала? Без меня грызитесь. Решено: вооруженный нейтралитет. Годами бился с двумя ветряными мельницами и только сердце себе испортил. Знаешь, право, в Питере врач говорил: вы, верно, много, пьете; сердце пошаливает. Это я-то пью! Стакан пива в неделю. Нет, шалишь! Подохнешь, тут с вами. А стену лбом не прошибешь.

Подошел. Руку на братнино плечо положил.

- И тебе советую: пренебреги. Вот и экзамены не за горами. А как заниматься будешь, если в голове черт знает что? Ведь, не дай Бог, провалишься, хуже всяких писем будет год еще на крепостном режиме... Плюнь, Антоша. С них, как с гуся вода. А себя пожалей.

- Нет. Решено.

- Ну, тебе виднее. Или уж так завертелось?

- Завертелось.

- А как дела обстоят? Какого ответа ожидать можно?

На письмо папироской указал. Антон плечом дернул.

- Не знаю.

- А если нет, то уедешь?

- Тотчас. Ну, до утра, что ли...

- Слушай. Тебе лавры Виктора спать не дают. Только знаю я кое-что. Виктор им насолил...

И ткнул Яша несколько раз мундштуком длинным в потолок. И тихо так и раздельно договорил:

- И очень насолил. По гроб жизни. Только и себя надломил.

Отошел. Помолчал. И с пафосом смешливым:

- Как бы и тебе не привелось однажды крикнуть: «Еще одна такая победа, и я останусь без войска!..» Так-то. Ну-с, подумай и решай. В пользу советов не больно верю. Упорство всей семейки нашей богоспасаемой очень мне известно. Я чуть ли не самый мягкий. А засим: addio, mio caro [7] До свидания, мой дорогой (итал.) . Рука на счастье и лучшие пожелания. Бегу и до ликвидации конфликта к тебе ни ногой. Ко мне милости просим. И сейчас от тебя окольными путями ретируюсь, по черной лестнице наверх забегу. Addio!

Вышел вразвалку. Из мрака библиотеки:

- А в случае неизменности решения, эстафету гони во время ужина. Все развлечение нам.

Простучали чуть по камню шаги крадущиеся. По коридору идет. Дверь пружинная осторожно скрипнула.

Один. Тряхнул головой крепко Антон. Паутинные нити разговора сбросил, внедрявшие сомнение в мозг. В одиночество сразу вошел. У камина кнопку нажал. Новый конверт надписал. Сургучом запечатал.

Из своей комнаты звонил очень редко, почти никогда. Полетели минуты. Далеко стукнула дверь с пружиной. По длинному коридору шаги. Узнает слугу Фому. Остается еще две комнаты, большая передняя с каменным полом и комната рядом со львиной комнатой, почти пустая, с большим, в целую стену, библиотечным шкафом.

Фома идет. Пришел. Во фраке: скоро ужин.

- Отнесите наверх.

И передал конверт. Мельком читает слуга. Хочет спросить.

- Да. Да. Отнесите поскорее.

Он уходит, кажется, удивленный.

В дверях останавливается, спрашивает:

- Ужинать придете?

И он уходит, уносит письмо. Слышит Антон: прошел библиотеку. Шаги по каменному полу. И смолкли. Это он пошел другим путем; идет по ковру белой мраморной лестницы. Вот звякнул медный прут на одной ступени. Вот еще. Прутья, под которыми продет ковер. Лестница в этот час совсем темная. Громадная, широкая, она идет из нижнего этажа во второй и вступает в большую залу. По этой лестнице мало ходят; она соединяет главный подъезд и «кабинет» со вторым этажом. Но пространство, где идут эти двадцать ступеней, отрезает чуть не пятую часть громадного дома.

Не слышно шагов Фомы. Он далеко.

Перед Антоном решившимся свечи. Перед ним часы. Вот пять минут прошло.

Раздвинулись серо-красные стены, сорвался тяжелый потолок. Новая жизнь... Новая жизнь! Какая? Конечно, хорошая, потому что новая. Где? Не здесь. Полузабытые отрывки едва осознанных мечтаний вошли, задушили страх и унесли.

Обрывки мечтаний за всю жизнь.

Вот далеко Антон. Где-то. Но вот ближе. Не то видит, не то слышит слова:

«...Я навсегда уеду из этого дома».

Слова письма. И это тоже хорошо. Как он уедет? Подробности. Мелкие, совсем мелкие, увлекающие. Чемодан... двери дома... Гостиница. Потом вагон.

«...Навсегда уеду из этого дома».

Слова его перед ним, как не им сочиненные слова. Но они приказывают. Сгорело начало. Остался конец. Без всякого если! «Ты уедешь. Уедешь», - говорит голос, новый, решивший за него.