Ирина Головкина - Побеждённые (Часть 1)

Однако молитвенного напряжения хватило ненадолго, голубой свет лампадки придавал фантастические очертания предметам, и скоро она задумалась, глядя на причудливые тени на потолке. Так трудно быть сосредоточенной! Надо все время делать усилие. "Старец Серафим, Серафим..." Закинув голову, она твердила его имя, стараясь отрешиться и сосредоточиться на образе святого. Были ведь молитвенники - она слышала о них и читала, которые умели всю полноту мысли и чувства вкладывать в молитву Иисусову и достигали озарения: у них открыва-лись внутренние очи, и дивные потусторонние лики становились доступны их взгляду...

"Вот оно - это сияние под веками, которое я так люблю! Вот это веяние на лбу... точно кто-то коснулся меня крылом... Я приближаюсь к черте, за которой неведомое... Еще одно усилие, и я ее перейду!"

Но молитвенный взлет, достигнув небольшого напряжения, стал постепенно ослабевать. Нет, не проникнуть! Не вырваться из теней земного сознания... Только тем, которые достигают святости, это дано - они могут слышать нездешние голоса и видеть невидимые облики. В "Consolation"* Листа и в "Китеже" Корсакова есть что-то от этого состояния... Экстаз Скряби-на? Нет, там не то - там усилие сверхчеловечности, но нет умиления! Какое благородство мелодии у Римского-Корсакова... А Глинка? Кто это сказал: "Глинка, Глинка, - ты фарфор, а не простая глинка!"?

* "Утешении" (франц.)

Голова ее склонилась к подушке, и она заснула на коленях около кровати. Когда она очнулась и с недоумением огляделась, в комнате было уже совсем светло и доносился городской шум. Она озябла и, дрожа от холода, поднялась с колен.

Седьмой час.

Страх за любимого человека сжал сердце, и опять она бросилась на колени.

"Господи Иисусе Христе! Я не хочу верить и не верю, что, пока я спала, черная карета приехала и увезла его! Я не хочу верить, что Ты можешь украсть его у спящей! Я нечаянно заснула - я устала! Господи Иисусе Христе, будь милосерден к нему и ко мне! Не отпускай его в тюрьму, не отдавай его этим страшным людям - довольно уже они мучали его. Дай ему немного счастья, хоть один год чудного светлого счастья! Господи! Ты слышал разбойника и Магдалину - услышь же теперь и Асю!"

Она накинула на плечи халатик и босиком выскользнула в коридор. Вздох облегчения вырвался из молодой груди, когда она услышала в телефонной трубке его голос.

- Вы? Слава Богу! Простите, что я так рано. Я... видите ли... я в середине молитвы нечаянно заснула... так вот поэтому я хотела узнать, всё ли благополучно... Да, да - молилась. Да, всю, всю ночь... Ничего, не заболею... Любите? И я люблю. А теперь до свидания, мне хочется согреться и заснуть. Меня в постели ждет мой щенушка... Не расслышали, кто? Бабушка не позволяет мне с ним спать, а я беру его... Все-таки не расслышали? Ну да, собачка, щенок, поняли? Наконец-то! Ну, я бегу. Приходите обедать прямо из порта.

В восемь часов француженка пришла будить Асю. Спутанная головка с розовыми щеками приподнялась с подушки, а рядом зашевелилась кудрявая мордочка пуделя.

- Мадам, не гоните его и не говорите бабушке. Я так люблю с ним спасть. Мне без него скучно. Мадам, душечка, можно мне заснуть еще часочек, пока не встанет бабушка? Закройте меня хорошенько.

Француженка заботливо поправила на ней одеяло и перекрестила ее. "Право, можно подумать, что малютка решила заспать вперед все те бессонные ночи, которые у нее будут после свадьбы, когда молодой муж не даст ей покою. Вот тогда ей скучно не будет", - подумала она и, воображая себе поцелуи, которыми Олег станет осыпать Асю, вся расплылась от умиления.

Повесив трубку после разговора с Асей, Олег поспешно допил чай и вышел из квартиры, торопясь в порт, В подъезде, едва он открыл дверь, к нему под ноги кубарем подкатился ребенок, споткнувшись о приступку подъезда, и пронзительно разревелся. Олег подхватил его на руки..

- Что ты, мальчуган? Ушибся? Да не кричи так - визжишь, как поросенок, которого режут. Разве мужчины плачут? Э, да ты, наверное, девочка! Девочка в штанишках, да?

Ребенок обиженно и озадаченно смолк.

- Вовсе не девочка. Я - мужчина! - ответил он.

- Да как же так? Мужчины-то ведь не плачут и не кричат. Видишь, какая у меня дыра во лбу? Это была рана, а я не плакал.

- Нет, не плакал?

- Нет, не плакал.

- Ну, и я не плачу!

- Не плачешь? Ну, это - другое дело! Мне, значит, только показалось! А что ты здесь на улице делаешь?

Продолжая разговаривать с мальчиком, он смотрел на тротуар, где шагах в десяти от себя видел безногого нищего, в котором узнал солдата, продавшего ему револьвер. Как он попал сюда? Случайно? Странно! Нет, это не случайность - подстроено. Он и есть тот доносчик, который заварил всю эту кашу. Зашифрованная очная ставка, по всей вероятности. И все продолжая разговаривать с ребенком, Дашков зорко обводил вокруг глазами, пo-военному оценивая положение. Нищий здесь, конечно, по приказанию Нага. Но где же сам Наг? Притаился в соседнем подъезде, наверно. Всего вернее, что подлец-нищий окликнет, и вряд ли поможет, если не обернуться на его оклик. И все-таки ни на фамилию, ни на "господин поручик", ни на "ваше сиятельство" оборачиваться не следует... Дело плохо. Но так или иначе идти надо.