Игорь Голубев - Особняк

Ничем не отличались от остальных добропорядочных граждан и жители строения No 2.

Чем же примечательно строение No 2? А ничем. И все-таки...

Дом имел всего три этажа. При внешнем осмотре можно было сразу определить, что третий этаж не надстраивался впоследствии, как это происходило сплошь и рядом, и не заменялся, потому что никогда не был бревенчатым. Не относился дом и к тем многочисленным постройкам, которые появились в Москве после пожара 1812 года и представляли собой не что иное, как архитектуру типового проекта, наскоро состряпанного в мастерской архитектора Бове из чисто утилитарных соображений. Да, Москва во времена нашествия французов сгорела. Да, надо было быстро отстраивать все наново и по возможности не по старинке. из дерева, а из камня. Так что, господа хулители всего русского, типовой проект был выдуман не где-нибудь за границей, а у нас. Бовё первым начал смело комбинировать не только детали фасадов, колонны, их количество и расположение, но и внутреннюю планировку, размеры оконных проемов, их размещение и даже материалы.

Фасада как такового у дома не было. Не считать же фасадом ажурный чугунный козырек над единственным подъездом да полукруглое окно над ним. Зато внутри, на первом этаже, имелось некое подобие вестибюля, который был отделан пожелтевшим от времени мрамором. Наверное, это единственное, что осталось неизменным с 1865 года. Остальные внутренности перестраивались сообразно вкусам, пристрастиям и надобностям времени и хозяев. Теперь вверх от вестибюля уходил один широкий пролет мраморной же лестницы со стертыми ступенями, а дальше она сужалась до ширины двустворчатого советского гардероба и делила дом на две части. Слева были трехкомнатные, справа - двухкомнатные квартиры.

Если бы не жучок, истончивший древесину переборок, не постоянные поборы работников коммунальных служб, если бы не простая как плесень, назойливость работников "починяем, что течет", этому Строению еще стоять и стоять. Быть может, эти стены слышали первые признания влюбленных, условия состоявшихся поединков, возгласы кредиторов и обманутых вкладчиков, и с 1865 года прошли суровую школу выживания разных Градоначальников, но все-таки уцелели, значит. Дому этому стоять, воспитывать и содержать своих жильцов, как тому написано от Рода и Племени.

Прямо в вестибюль выходили двери двух квартир.

Трехкомнатную под No 1 занимал Семен Семенович Краузе. Кто считал, что он немец-прибалт, кто относил к избранному народу, в зависимости от линии партии или собственного настроения. Краузе был геологом. Теперь это мало кто помнит, но в его биографии много такого, чему можно было бы и позавидовать, и наоборот. Например, можно было позавидовать тому, что он когда-то работал вместе с академиком Ферсманом и, говорят, был близок к какому-то открытию. Но случилась размолвка с учителем, и то ли в результате, то ли вопреки ей Семен Семенович сел, и сел надолго. По иронии судьбы он отбывал срок в тех местах, где еще недавно бродил с молотком и делал свои открытия. У него было три жены, три женщины необычайной красоты, о чем и теперь свидетельствуют бережно сохраненные на стенах фотографии. Все три от него ушли. Но, несмотря ни на что, со всеми тремя Краузе поддерживал теплые, дружеские отношения. Что касается первых двух, о них жильцы уже подзабыли, а вот третью еще помнят. Некоторое время она ходила к бывшему геологу и иногда приносила ему в судке поесть жидкого и горячего. Теперешним поколениям это, конечно, малопонятно, но факт остается фактом - носила. После отсидки и реабилитации он еще пару сезонов походил в поле, но потом прочно осел дома. Места в квартире было много, так как всю семью безжалостно выбило время, два брата погибли на фронте, а вот его лично не взял даже лагерь. Теперь он стар, но еще бодр, все свободное время отдавал истории и начал писать нечто подобное доморощенному исследованию о жизни обидевших его коммунистов периода 1903- 1908 годов, а именно о Большевистском центре (БЦ). Была такая организация. На этой почве Краузе неоднократно вступал в споры с Дмитрием Дмитриевичем Воронцовым, который относил себя к настоящим рядовым коммунистам, на которых все свалили.

Дмитрий Дмитриевич Воронцов, похоронивший накануне жену, проживал как раз напротив Краузе и занимал двухкомнатную. Как оппонент Краузе - Дым Дымыч был никудышный. В споре горячился, лез в бутылку, скакал мыслью по запутанным извилинам своего мозга, и порой "истинного" коммуниста было трудно понять, ибо он мог начать одним постулатом, а в конце его же и раздолбать вдребезги. Окружающие прощали ему недостаток за искренность чувств и сохранившийся с комсомольских времен азарт. Краузе же постоянно смущал бывшего хозяйственника средней руки сакраментальным вопросом: ты за кого? Дым Дымыч сегодня был за Зюганова, но после очередного телезаявления бородавчатого лидера менял ориентацию и становился в ряды анпиловцев. Одно в его политических пристрастиях оставалось неизменным: Дым Дымыч на дух не переносил Сажи Умалатову. То ли фамилия ему не нравилась, то ли имя, но Краузе подозревал, что пол. Однако вот ведь Коллонтай Воронцов уважал, а на все рассказы о ее бурной порнобиографии угрюмел и резал одинаково сурово: измышления.