Олесь Гончар - Берег любви

Бессмертная ветвь творчества - надежнейшая реальность,- которую ничто и никто но уничтожит, над ней не властно и время!

Щеки девушки горели ярким пламенем от этих волнующих ее неосознанное тщеславие слов. Надо бы ответить, но не знала что. Сказала смущенно:

- Вы, верно, добрый, сердечный человек. И спасибо вам за ваши... за это все... Вам я тоже хотела бы счастья.

- Счастье мое - это вы.

- Зачем же так... Разве я одна... У нас ведь столько девчат.

- Другие меня не интересуют. Вы, Инна, только вы...

Не понимаю, какая тут магия, но она есть! И я прошу вас, дрошу, умоляю! Что мне еще сделать? На колени встать?

И видно было, сейчас встанет. Сделал движение - совсем как в старинной пьесе. Девушка удержала его резко, сердито:

- Оставим... Ни к чему атот разговор.

- Отчего же?

- Оттого... Нетрудно бы и догадаться...

И он догадался. Умолк в тягостном оцепенении, поник у стены, невольно стискивая обеими руками камень старинной кладки. Потом спросил:

- Мне идти?

- Идите.

- Не боитесь остаться одной?

Инна только теперь улыбнулась облегченно:

- Хочу побыть наедине с Овидием.

ФАНТАЗИЯ ЛУННОЙ НОЧИ

Видела совсем реально, как, приближаясь к этим берегам, по морю шагал он, тот самый Назон. Невесомый, в своей длинной римской одежде, в сандалиях с повязками, неторопливо идет по лунной дорожке, ступает прямо по ее мерцающему полотну. Путник. Из вечного города - в веч-.

ное изгнание.

Серой, унылой пустынностью, ледяными ветрами встретил его этот античный край света. Все было здесь непривычным: и бесконечность степных просторов, и волчьи завывания ночной метели, и одичавший вид стражи, которая возвращалась со стен крепости, засыпанная снегом, кутаясь в бараньи и звериные шкуры до пят. Длинноволосые, бородатые, набравшиеся местных привычек, воины крепостного гарнизона вроде бы и не из римлян набраны каждый нес на себе уже варварскую печать. Сам центурион, начальник гарнизона, суровый и мужественный воитель, в своих смердящих звериных шкурах напоминал не человека из прославленного Рима, скорее варвара-волопаса. Со временем Овидий и сам облачился в эту дикую одежду по крайней мере, таким видели его, великого певца римлян, когда он изредка выходил на стену и стоял там одинокий, всматриваясь в белые загадочные степи.

Вот ты где очутился, изгнанный на край света, недостижимый для могучих своих богов, для твоих веселых, с берегов Тибра, любовниц! Владычествующий над миром, Рим знает, как наказывать поэта, впадающего в немилость:

не чашей с отравленным вином, не. растерзанием африканскими львами на арене Колизея. Карает самой страшной карой - безвестью. одиночеством, забвением таким вот навечным изгнанием в край льдов и снегов, где нет и никогда не будет духовной потребности в поэтах.

Ты вроде есть, но тебя уже нет. Отданный на безжалостную расправу этим лютым зимам, сгинешь, погибнешь в безвестности, и свирепые ветры развеют по этому пустынному взморью сладкие строки твоих золототканых поэм.

Никогда не вырастет на этих берегах вечнозеленый лавр для твоего венка! Не венок лавровый - саркофаг высекут для тебя скифские морозы из своего непроломного, похожего на белый мрамор феррарскии льда.

Вместо воспетых тобою богов, которыми так легко ты покинут в тяжкую годину, встречают тебя на этих берегах другие боги - жестокие боги Севера. Разъяренные, беспощадные, поднимают они метели невиданной, дикой силы, и степи надолго утопают в окаянном бешенстве стихии. Не по-римскому свистят, завывают здешние ветры, слепнут от снега часовые на крепостных валах, слепнут просторы равнодушные, глухие к твоим мольбам, к твоим звучным любовью напоенным поэмам. Будучи живым, станешь свидетелем собственной смерти. Знала твоя патрицианская молодость все наслаждения жизни, услады дружбы и хвалы. любви и порока. Где все это? Где слава и венки их тугих ароматных листьев? Неблагодарный, проклятый Рим, все он забыл, над песнями твоими надругался, теперь ты лишь смертник, живьем выброшенный из жизни, из времени, ыз.

человечества. Потому что человечество - это Гим, иначе ты не представляешь мира. Он где-то там, в своей манящей недостижимости, отступился от тебя со всей его роскошью, с его богами и жертвенниками, с ночами вакханалии, без тебя безумствующих муз. Все без тебя -тебе сталось.

лишь воспоминание, его жгучая, не проходящая горечи

Но, может быть, не столько тоскует сейчас твоя душа щ Риму. сколько по безвозвратности лет. Надвигается старостъ. Не принесет она тебе почета и славы, только - боль одиночества. А ведь был ты баловнем судьбы, вдоволь купался, сладкоголосый и нежный, в объятиях Р^ских гетер, в дурманящих ароматах лавра! Вино рекой лилось в честь тебя, имел ты друзей на выбор искренних и мни мых, верных и двоедушных, теперь у тебя остался лишь грозный, никаким мольбам не внемлющий гнев Октавиана.