Олесь Гончар - Чары-камыши

Ждать никого не приходится: в таких случаях не опаздывают. Располагаемся со своими ружьями и рюкзаками в кузове и...

- Ни пуха ни пера!

Машина с грохотом и дребезжанием выскакивает на Царичанский шлях, несется через заводские поселки все дальше куда-то в степь.

Наперегонки с нами, опережая пеших охотников, мчат мотоциклисты, мчат "Москвичи", устремились в том же направлении крытые брезентом "газики", торчат из них в разные стороны стволы ружей, выглядывают собаки, видны чьи-то возбужденные лица, среди которых мы узнаем немало своих же заводских. Соревнуясь с нами в быстроте, они что-то весело выкрикивают на лету, и мы им в ответ тоже кричим - так, лишь бы крикнуть, лишь бы дать знать, что и нам хорошо, что и мы торопимся туда же...

На Чары-Камыши, ясное дело, куда же еще!

В кузове нас сильно трясет, подбрасывает, вытряхивает из каждого душу, но чувствуем мы себя отлично, на лихую езду водителя не жалуемся, пусть гонит, пусть нажимает па всю железку, ведь на Чары-Камышах мы должны быть первыми, раньше других!

Нас уже обвевает степной ветерок, небо пад нами все просторней, вокруг пахнет пылью, жнивьем, бахчами. Пролетаем села. Хаты белые, внизу подведены голубым и все до одной крыты камышом, значит, где-то близко тут озера, плавни, где-то рядом, может быть, и Чары-Камыши...

Камыш на хатах от плавней, а вот те светло-голубые наличники на окнах, они от чего? Не от неба ли?

- В такой хате в любую жару прохлада,- задумчиво говорит Петрович, обливаясь потом в своей тяжелой охотничьей амуниции.

Он сидит как раз против меня, и на поворотах или на ухабах мы с ним крепко хватаемся друг за друга и едва не стукаемся лбами. Другие тоже, когда их подбрасывает, сваливаются в кучу, весело покрикивают:

- Держись!

- "Крякуху" деду по задушите!

Мы смоемся, шутим, изредка усмехается в подстриженные усы и Петрович, хотя в его светло-серых глазах, как всегда, глубокая задумчивость, даже грусть, будто и не на охоту едет человек.

Вдоль дороги тянутся колхозные поливные огороды. Из глубины их идут девчата с корзинами красных помидоров на плечах. Ветер обвевает стройные фигуры. Увидев нас, девчата смеются, смешит их, наверное, полная машина охотников, а может, веселит их странное наше облачение.

В просторной ложбине слепяще блеснула вода, на воде все бело от птиц, в кузове у нас оживление, глаза разгораются.

- Стреляй, Павел,- подзадоривают меня,- стреляй, не то поднимутся и улетят!

Но хотя перед нами н не дикие, а пекинские утки и не дикие охотничьи угодья, а лишь искусственный колхозный водоем, однако уже один вид плавающей птицы, зрелище воды, камышей, распаляет паше воображение, и мы долго не можем успокоиться.

Где же наконец Чары-Камыши?

Кажется, нам надо уже сворачивать с большака в сторону Днепра. Повороты идут один за другим, из кабины выглядывает изуродованное шрамами лицо нашего водителя Павловского.

- Где поворот?

Никто из пас этого точно не знает, невнятно что-то бормочет и сам обер-мастер, который, оказывается, заходил на Чары-Камыши не отсюда, а добирался пешком, с другой стороны...

Выручает нас женщина, берущая воду у колодца при въезды в село.

- Вам на Чары-Камыши? - переспрашивает она добрым, приветливым голосом и неизвестно почему улыбается.- Так вот же па этот шляшок... Это шляшок и приведет вас к самому месту.

Мы пьем воду из ее ведра, набираем еще и в баклаги, потом сворачиваем на едва заметный, убеленный солончаками шляшок, и он ведет нас куда-то в луга, где далекодалеко на горизонте мглисто синеет за Днепром, дымит заводскими дымами наш родной город.

В небе, чистом, серебристом от солнца, уже проплывают аисты, летают степные чайки; чаек очень много, они подлетают к нам совсем близко, и Степа-бригадир суровым тоном предупреждает меня, что бить их нельзя, что убить чайку - стыд и позор для охотника.

- А цаплю?

- Цаплд) тоже нельзя.

- А дрофу?

- Дрофу... Ни в косм случае.

Обер-мастер ухмыляется, прислушиваясь к нашему разговору.

- И того нельзя, и того, и этого... Ты так совсем запугаешь парня,обращается он к Степану.- А ты скажи ему, что же можно.

- До начала открытия,- инструктирует меня дальше Степа,- хотя бы и па нос тебе садилась утка, терпи. А то есть еще и среди нашего брата... всякие есть.

И с сознанием своих высоких бригадирских обязанностей он подробно объясняет, за что с меня будет причитаться штраф, за что еще больший штраф, а за что, может быть, и ружье отберут, с позором выгонят из общества. И это все предназначено мне, едва только взявшему ружье, не убившему ни одной, самой глупой утки!