Олесь Гончар: На косе

Круто осадил своего конька перед неуклюжей фурой Михаила Ивановича, блеснул белозубой улыбкой так, что девушку даже в жар бросило: оттуда он, оттуда! Из тех времен рыцарских, далеких! Профиль орлиный и сам как орел! Только и не хватает разве что сабли на боку да шапки казацкой. Но хоть и казался он пришельцем из далекого прошлого, однако сигареты потреблял вполне современные: наклонившись, стал "Шипкой" Михаила Ивановича угощать. Закуривая, похвалился, что у них на Байрачном опять охотничье хозяйство организуется, в районе только что решил!!, и его уже егерем назначили.

- Егерь - это ж звучит?!

И глаза его, улыбчато-прищуренные, неотступные, заставили Ольгу покраснеть.

- Л вы остерегайтесь,- бросил он ей.- Все ходите вдоль моря в костюме Евы... Думаете, безлюдно... АН нет!

Солнце-то светит, далеко видать. И кто-то, может, по ту сторону лимана в камышах залег и - в бинокль... У нас красоту любят!

И опять блеск улыбки Ольге, вспыхнувшей, покрасневшей до ушей, и уже конь вздыбился, выгнулся и, подняв облако пыли, умчал своего всадника, как будто его и не было.

Но ведь он был! И остался с ней и теперь! Потому что когда пошла она вечером, перед сном, к морю купаться, то не сразу решилась снять с себя одежду. Как будто чувствовала на себе глаза того всадника, которые из-за лимана, из ночных камышей так пристально и жарко на нее глядели.

А ночь была ясная. Лунная дорожка стлалась по морю в даль планеты. Что-то русалочье было в той ночи, весь мир был окутан ее чарами, проникнут ее прозрачностью, околдован светлым царствованием луны над морем и степью.

Так хорошо, так упоительно хорошо было, что девушка, даже ощущая на себе странно-волнующий, обжигающий взгляд из камышей, все же стала раздеваться. Медлительно, значаще, как перед брачной ночью, сняла с себя все, оставшись лишь в лунный свет одетой... Любуйся, милый!

Для тебя эта краса, чистота и святость тела...

И вот он уже приблизился, как там, на дороге, когда с "Шипкой" нагнулся, и повеяло от пего па девушку горячим духом коня, пота, пыли, духом дороги и ветра...

Через несколько дней приехал и тот, от кого, видимо, зависело распределение сена. Автомашине редко удается пробиться сюда через песчаные барханы, через вязкие солончаки между лиманами, а на этот раз ухитрились пробиться два "газика" и "Волга". Заинтересованных в сене было много, прибыла целая компания руководителей близлежащих и отдаленных степных хозяйств. Купались.

Обедали. Опять купались. И все время не переставали спорить о сене, о скоте, которого уже поразводили столько, что и в хлевах не помещается, того и гляди придется оставлять на зимовку под открытым небом. И не осуждала их Ольга за голый практицизм этих споров, за кипение страстей вокруг столь будничных тем - не так уж трудно ей было постичь, что вопрос о сене, скоте, зимовке, кормах тут самый главный, он для этих людей - сама жизнь, с ним связаны все их радости и горести, от него зависит их настроение, благополучие семьи и положение хозяина, а порой даже и сама его гражданская честь. "А может, это узко?

Может, их заедает практицизм? Не докатишься ли и ты когда-нибудь до того, что тебе уже и на лебедей лень будет голову поднять? Они пролетят, а ты в это время будешь равнодушно утаптывать сено, уставившись под ноги..." Так размышляла она, стараясь найти аргументы, оправдывающие этих людей, сложившийся уклад их жизни, ибо всетаки не ты, а они всех снабжают и всех кормят!

Тот, от кого зависело распределение сена, хотя и носил фамилию лихую и веселую - Танцюра, оказался человеком мрачным, был почему-то в унынии, скрипел протезом и глаз не поднимал, когда с каждым здоровался за руку.

Был он уже седой, с серым потухшим лицом. Лишь за обедом он слегка оживился, проявил внимание к Ольге, расспрашивал о столице, об учебе, о том, как их министерство распределяло, а когда узнал, с каким перескоком попала она сюда, даже усмехнулся со снисходительным превосходством:

- Жизнь, она научит... Научит калачи с маком есть.

- Ничего себе калач,- заметила жена Михаила Ивановича, которой Ольга представлялась не иначе как жертвой чьего-то произвола.- Мать больна, мать одинока, а дочку вон куда посылают... Был бы дядюшка в министерстве - сюда бы не направили!

- Ничего,- говорил гость,- здесь тоже паша земля, наши люди.

- Мы-то дубленые, привыкшие, а ей тут будет каково?- стояла на своем хозяйка.- Придет зима - хоть волком вой. Дожди, бураны, море до самой хаты добивает...

Хозяин мой на баркас да на всю ночь за рыбой, а я дома до утра не могу глаз сомкнуть, мысли всякие: может, его уже и живого нет. Утром прибредет - обледенелый весь, одежа на нем, как железо, грохочет, с лица - черный, и слова не может сказать... Вот она какова, наша жизнь!