- Хочется, видно, вам поговорить-то, земляк? - заметил Лукин с удовольствием. - Намолчались, хе-хе - а?
- Да, я теперь могу говорить, думал уже много. Надо поддержать святой огонь, надо!
- Это вы из евангелия говорите али от себя? - подумав, спросил Лукин.
- Евангелие я читал. И пророков. Ты, земляк, если грамотен, пророков читай! Они провидели все наши дни и грехи даже до сего времени. Когда ты речи древних пророков узнаешь, то будут тебе понятны и наши.
Дядин замолчал, задумался, остановясь у окна. Лукин поглядел ему в спину, на шею, его пёстрое лицо стало серьёзно, и, громко чмокнув губами, он сказал:
- Да-а, любопытный вы, землячок! Старовер, может быть? Из этих - как их? Их много - эх ты!
- Весь народ - старовер! - ответил Дядин, не оборачиваясь. - Издавна, неискоренимо верует он в силу правды - о рабочем народе говорю, который всё начал на земле и всех породил.
На дворе кто-то считал сердитым голосом:
- Раз, два, три, четыре...
И вдруг заорал:
Куда швыряешь, слепой чёрт!
Небо темнело.
Дядин отвернулся от окна, тряхнул головой и, улыбаясь, ласково и тихо продолжал:
- Дед мой крепостной человек был. Ушёл от помещика, бросил семью - за правдой пошёл. Поймали его, били плетями. Выздоровел - опять бежал. И пропал навсегда! Теперь - не пропал бы! Легко стало правду найти. Слышен голос её отовсюду. Вот мы в тюрьме - и она здесь. Здесь! Хочешь, я тебе покажу это?
Он широко шагнул к двери, а Лукин, недоумевая, вскочил с койки и, встревоженный, забормотал:
- Погодите - что такое? Землячок!
Торжествующе улыбаясь, Дядин взглянул на него, постучал пальцем в железную задвижку глазка и выпрямился, говоря:
- В мыслях люди везде свободны!
- Позвольте! - тревожно сказал Лукин, тоже подвигаясь к двери. - И я желаю выйти... то есть имею нужду в коридор...
Он часто мигал глазами, взволнованный чем-то, шарил в кармане штанов, дёргал себя за ус.
- Ты не бойся! - ласково посоветовал Дядин. - Народ надёжный, не выдаст! Чего бояться? Вот увидишь.
Заслонка осторожно поднялась, Дядин наклонился, а Лукин, отодвигаясь к окну, сердито ворчал:
- Не желаю... может, вы не в своем уме... и желаю просить, чтобы меня перевели от вас, - да! Чтобы я один сидел, позвольте!
Дядин, видимо, не слышал его голоса, он подставил ухо к отверстию в двери и на несколько секунд замер, прислонясь к ней плечом.
- Правда ли? - глухо спросил он.
И голова его стукнулась о дверь.
- Разные сумасшедшие - а я страдай тут... - возвышая голос, бормотал Лукин; он вытягивал шею к двери, точно собираясь прыгнуть, и таращил глаза, свирепо округляя их.
Фёдор Дядин тяжело выпрямился, встал у двери спиною к ней, опустил голову и, отирая потное лицо, молчал секунду, две, три.
- Я, - высоким голосом воскликнул Лукин, - не желаю с вами - слышали? Желаю выйти! Вы тут говорите разное... я боюсь!..
Он тонко позвал:
- Надзиратель!
И голос его, взвизгнув, оборвался.
Дядин смотрел на него, печально покачивая головой. Лицо у него было серое, он задумчиво кусал губы, а пальцы рук его крепко сжались в кулак.
- Что вы? Пропустите меня в дверь! - потребовал Лукин, понижая голос.
- Вот ты чего боишься! - тихо сказал Дядин.
- И боюсь! - отозвался Лукин, пряча глаза. - Конечно! Может, вы не в своём уме!
- Да-а! - протянул Федор Дядин. - Стало быть, ты выпытывать меня послан?
Лукин приподнялся на носках и снова негромко позвал:
- Часовой! Эй!
- Ну, если ты шпион, - иди, скажи им, что всё сделал я, что я тебе сознался! Иди!
- Заперто же! - вполголоса и сердито сказал Лукин, кивая головой на дверь.
- Отопрут! Только - вот что...
Дядин подвинулся вдоль стены, шаркая по ней локтями, остановился против маленького солдата и увещевающе заговорил:
- Своё, что тебе приказано, ты сделал, значит - обещанное получишь. А о том, что из коридора про тебя сказали, зачем ты ко мне послан, - об этом не говори начальству - слышишь?
- Ладно! - ответил Лукин, не глядя на Фёдора и поёживаясь.
- Погоди! Почему не надо говорить об этом? Ведь сказал мне один и не известно тебе - кто, а в коридоре - девять солдат. Всех начнут бить, стращать. Зря будут мучить людей. Ты сам солдат и должен понять - лишнее это!
- Понимаю! - с досадой отозвался Лукин.
- Ты мне побожись, что не скажешь.
- Чего же я буду божиться? Разве вы поверите теперь!
Почему не верить?
- Если я взялся... за эдакое...
- Это ты по глупости. Дурак ты - вот и взялся. Л теперь, один грех сделав, другой - обойди.
Оба говорили торопливо, но тихо. Один - спокойный, печальный, другой подавленный и унылый. Оса влетела в камеру и кружилась в ней, путая своё струнное жужжание с голосами людей.
Читать дальше