Максим Горький: Лето

Авдей тоскует, жалуется:

- Не могу бросить несчастную мать мою, - говорит он, скорбно понуря голову, - а то бы и я ушёл в город.

- Тяжело вам с матерью? - спрашиваю. Он сидел у меня в тот час, пришёл благодарить за помощь, чудак.

У него брови прыгают, губы дрожат.

- Легко ли! - говорит он, словно задыхаясь. - Горько и стыдно - чем поможешь? Болен человек, лишён ума. Судите сами, каково это видеть, когда родимая твоя под окном милостыню клянчит, а то, пьяная, в грязи лежит середь улицы, как свинья. Иной раз думаешь - умерла бы скорей, замёрзла бы или разбилась насмерть, чем так-то, на позор людям жить! Бывает тоже, что совсем лишаюсь терпенья, тогда уж бегу прочь от неё - боязно, что пришибу или задушу всердцах.

Сидит, согнулся, охватил голову ладонями, и кажется, что курчавые волосы его дыбом встали. И вдруг, помолчав минуту, он исподлобья смотрит на меня, ласково усмехаясь.

- А вспомню, - новым голосом тихо и благодарно говорит он, - каково ей было со мной - и уж не знаю, что сделать для неё, сам за водкой бегу - на, пей, отдыхай! Отец у меня зверь был, старшего брата в могилу побоями свёл, сестра сбежала в город и пропала там без вести, может, в гулящие пошла... Она, мать-то, всегда вступалась за меня, оттого, может, и жив я остался... зато отец бил её так, что даже вспомнить жутко! И, бывало, приползёт она ко мне, избитая, в крови вся, а сама спрашивает, едва шевеля языком: "Что, Авдеюшка, больно он тебя?" Можно ли это забыть!

Голос его звучит глухо, как у больного, и слышу, что в горле у парня слёзы кипят.

Странно и неловко видеть богатыря такого плачущим, однако - я эти слёзы понимаю: и у меня отец не ласков был, и мою мать колотил он не жалеючи, а ей, милой старушке, я обязан тем, что захотел правду искать и нашёл.

- Больно ей, стонет она, - тихо рассказывает Авдей, - а сама меня учит: "Ты-де не сердись на него, он сам-то добрый, да люди злы, жизнь-то тяжела ему, очень уж жизнь наша окаянная!" И плачем, бывало, оба. Знаете, она мне и по сю пору сказки рассказывает, коли ещё в памяти и на ногах держится. Подойдёт ко мне, сядет и бормочет про Иванушку-дурачка, про то, как Исус Христос с Николаем и Юрием по земле ходили...

Он тихо и конфузливо засмеялся.

- Смешно мне, конечно, а слушаю, ничего!

Никогда потом не видал я его таким хорошим, как в этот удачный час.

Астахов, конечно, разъярился, забегал по начальству, начал искать чадо своё, но, пошумев недели с две, предал дочь анафеме и бросил поиски. Да и Авдея перестал донимать, потому что однажды на сходе мирском тот сказал ему:

- Эй, Кузьма, ты меня больше не трогай, слышал?

Старик закричал, миру:

- Глядите, будьте свидетели мне, грозится он! Спросите-ка его, чем он грозится, а?

Мир молчит, смотрит, ждёт - кто окажется сильнее.

- Я одно говорю тебе, Кузьма, - повторил Никин, - ты меня не тронь!

Видел я это: стоит он на аршин выше старика ростом, стоит прямо, голова без шапки, брови сдвинуты, лицо открытое, спокойное. А спокойствие сила; топор спокоен, а рубит дуб под корень.

Обрадовался я, что прошла эта история быстро, - мешала она, отводя от дела в сторону.

Когда воротился из-под ареста Досекин, был у меня с ним значительный разговор; зашёл он ко мне и, посидев немного, спрашивает:

- Правду Ваня мне сказал, что Алексей с Никиным пошли Настасью Астахову красть, а вы будто одобряете их?

- Одобрять не одобряю, а помочь пришлось, - говорю. - Тяжело Авдею-то.

Он, аккуратно свёртывая папиросу, заметил:

- На тяжёлом силу и пробуют.

Окутался сизыми дымами и молчит. Чувствую - что-то ему не нравится.

- Разве, - мол, - вам не жалко товарища?

Он прищурил глаза и, глядя на окурок папиросы своей, спокойно говорит:

- Жалко. Человек полезный. Только это - его дело, и нам оно ни к чему. Я так смотрю: или пни корчевать, или горох воровать - что-нибудь одно.

И снова усиленно задымил. Курит он какую-то ядовитейшую махорку, дым от неё столь жестокий, что комары и мухи, влетая в зеленоватые струи его, кувырком падают на землю. А он хвастается:

- Замечательный табак! Стекло разъесть может...

Помолчав, Егор спрашивает:

- А как вы, товарищ, думаете - вот теперь мы тут кое-что прочитали, привели мозги в движение - не начать ли нам полегоньку пробовать наши силы и пригодность к делу? Вы, конечно, оставайтесь в стороне, а нам бы, здешним, думаю, пора. Для поверки больше - сколько знаем, и что нужно знать, и какие вопросы будут ставить нам.

Подумав, я говорю:

- Соблюдая осторожность, пожалуй, можно.

Он отбросил окурок и просиял.