Александр Вельтман: Ольга

— Куда ты пойдешь?.. Помилуй меня старика, выслушай праведное слово, воротись домой!..

— Ты обещал исполнить мою просьбу…

— Нет, не пущу!

— Ты погубишь меня! — продолжала жалобным голосом Ольга.

— Не пущу, не пущу одну!.. Бог накажет тех, кто обидел тебя. Ты теперь сирота, да и я старик-горе; уж если нет тебе приюта в этом доме, пойду и я с тобой, Бог помилует нас; а одну не пущу!

— Нет, не хочу этого! У тебя есть своя кровля, ты здесь на родине…

— Где она, моя кровля, когда только и видится во сне, что не в добрый час скажут: чтоб твоя нога не была здесь!.. Пойду; не хочу дожидаться, покуда сгонят с пригретого места… Чтоб тебя пустил я одну! Да у меня хлеба душа не приймет… Ты идешь — пойдем вместе. Бог с ними! На свете не без добрых людей.

— Что мне делать?.. — проговорила Ольга. — Ты мой покровитель…

Бедная девушка припала к груди старика и окропила ее слезами.

Андреян также прослезился.

— Барышня, — сказал он, проникнутый неведомым для него чувством, — я еще до сих пор не знал, как сладко иметь детей! В жизни не слыхал такого ласкового слова, какое ты сказала мне!..

Слова его прервались от рыдания.

— Да как же ты пойдешь, барышня, в этом платье? Люди признают тебя…

— И эта одежда не моя…

— Знаешь что? пойду я, возьму у кумы свиту, скажу, что племянница пришла… Она ни слова не скажет… Обожди же меня, барышня.

И старик, схватив шапку, побежал. Ольга присела в углу: горящий в печке огонек слабо освещал скудную избу. Душа Ольги наполнена не воспоминанием, не сравнением прошлой жизни с настоящею участью; ни о чем не жалеет, а желает только одного: скорее удаляться, бежать от счастья, которым наделяли ее люди. Грудь ее стеснена не боязнию о будущей судьбе своей, но страхом, чтоб ее не воротили к подножию милостей, требующих страшной платы: бесчувствия к самому себе.

Андреян скоро воротился, принес наряд Ольге: белую новую свиту, шитую в узор снурками, принес повязку и покрывало.

— Оденься скорее, Ольга Владимировна; покуда не взошла луна, уйдем отсюда, чтоб не встретить кого…

И он помог Ольге надеть свиту сверх платья. Ольга повязалась, надела сафьяновые черевички, накинула покрывало; а между тем Андреян собрал в котомку все свое богатство, запасся хлебом, перекинул тулуп через плечо, взял костыль… готов — и Ольга готова.

— Присядем же, барышня, на дорогу. Благослови, Боже, сирот бесприютных, "живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного…" — И старик прочел весь псалом, перекрестился, припал к земле… а Ольга, в крестьянской одежде, как дочь, последуя примеру отца, также молилась, также припала к земле.

Кончив теплую молитву, Андреян, сняв образ, поцеловал его, дал поцеловать Ольге и повесил на шею.

С трепетом вышла Ольга, придерживаясь за старика, из хижины. Вдали сквозь деревья виден был свет в окнах дома. Боязливо отклонила Ольга взоры свои от этого света. По дорожке, идущей подле забора, пробрались они до калитки. Осторожно отпер ее Андреян, а Ольга торопливо выбежала в нее из-под мрачных навесов дерев. Перед нею широкое поле; свет лунный зарит из-за дальнего леса; по равнине местами разостлался туман. Ольга не узнает знакомой ей природы, ей кажется, что перед нею стоят пространные озера.

— Куда идем мы? — спрашивает она, придерживаясь за Андреяна.

— До света нам дойти бы до лесу, а там хоть в погоню за нами.

Берега мнимых озер удаляются от Ольги. Вот она оглянулась… и сад и дом ее благодетелей видны уже как будто на острову посреди вод. Не принимая пищи в продолжение целого дня, истомленная горем и непривычкой ходить, Ольга едва переступает.

Молча идут они, как будто боясь еще говорить, чтоб кто-нибудь не узнал их по голосу и не выдал беглецов.

С востока небо стало проясняться, туманы слились в облака и заставили отдаление, как седые хребты гор. Путешественник, посетивший разнообразную природу земного шара, проезжая тоскливо по плоской возвышенности, принял бы их за подобия Альпов, обитель фей, где рыцарство свивало некогда на неприступных скалах гнезда свои, обвивая их лозами винограда, или за священный Гималай, этот великий храм бога Шиве, усеянный молебницами, чудными пещерами и ликами божеств, иссеченных из громадных скал, или за холмы Галлии, над которыми раздавались бряцания невидимых арф, удары мечей в звонкие щиты и тихие песни Сельмы в мерцающих посреди утренних туманов хороводах дев Локлинских. Или, может быть, очарованный путешественник принял бы чудные образы облаков за Гиперборейские горы, в которых обитали некогда земные счастливцы, не знавшие ничего в жизни, кроме радостей, пиров и песен.