Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 1)

Клим слушал и его возбужденный, сверлящий голос и глуховатый бас дьякона;

- Конечно, это громогласной медью трубит, когда маленький человечек Вселенную именует глупостью, ну, а все-таки это смешно.

- Женщина создана глупо...

- На этом я - согласен с вами. Вообще - плоть будто бы на противоречиях зиждется, но, может быть, это потому, что пути слияния ее с духом еще неведомы нам...

- Вы, церковники, издеваетесь над женщиной... Лютов толкал Клима, покрикивая с восторгом:

- Кто посмеет говорить о боге так, как мы? Клим Самгин никогда не думал серьезно о бытии бога, у него не было этой потребности. А сейчас он чувствовал себя приятно охмелевшим, хотел музыки, пляски, веселья.

- Поехать бы куда-нибудь, - предложил он. Лютов повалился на диван, подобрал ноги под себя и спросил, усмехаясь:

- К девчонкам? Но ведь вы, кажется, жених? А?

- Я? Нет, - сказал Самгин и неожиданно для себя добавил: - Та же история, что у вас...

Он тотчас поверил, что это так и есть, в нем что-то разорвалось, наполнив его дымом едкой печали. Он зарыдал. Лютов обнял его, начал тихонько говорить утешительное, ласково произнося имя Лидии; комната качалась, точно лодка, на стене ее светился серебристо, как зимняя луна, и ползал по дуге, как маятник, циферблат часов Мозера.

- Ты очень не нравился мне, - говорил Клим, всхлипывая.

- Всем - не нравлюсь.

- Ты - революционер!

- Все мы - революционеры...

- Значит, Константин Леонтьев - прав: Россию надо подморозить.

- Дурак! - испуганно сказал Лютов. - Тогда ее разорвет, как бутылку.

И крикнул:

- А впрочем - чорт с ней! Пусть разорвет, и чтобы тишина!

Потом все четверо сидели на диване. В комнате стало тесно. Макаров наполнил ее дымом папирос, дьякон - густотой своего баса, было трудно дышать.

- Души исполнены обид, разум же весьма смущен...

- Остановись на этом, дьякон!

- Жизнь - не поле, не пустыня, остановиться - негде.

Слова били Самгина по вискам, толкали его.

- Не позволю порицать науку, - кричал Макаров. Дьякон зашевелился и стал медленно распрямляться. Когда он, длинный и темный, как чья-то жуткая тень, достиг головою потолка, он переломился и спросил сверху:

- А это - слышали?

Качаясь, точно язык в колоколе, он заревел, загудел:

- С-сомневающимся... в бытии б-божием... - ан-наф-фема!

- Ана-афема! Ана-афема! - пронзительно, с восторгом запел Лютов, дьякон вторил ему торжественно, погребально.

- Молчать! - заорал Макаров. Рев дьякона оглушил Клима и столкнул его в темную пустоту; из нее его поднял Макаров.

- Вставай! Уже пятый час.

Самгин медленно поднялся, сел на диван. Он был одет, только сюртук и сапоги сняты. Хаос и запахи в комнате тотчас восстановили в памяти его пережитую ночь. Было темно. На столе среди бутылок двуцветным огнем горела свеча, отражение огня нелепо заключено внутри пустой бутылки белого стекла. Макаров зажигал спички, они, вспыхнув, гасли. Он склонился над огнем свечи, ткнул в него папиросой, погасил огонь и выругался:

- О, чорт! Потом спросил:

- Что же, ты думаешь, Лидия влюбилась в этого идиота?

- Да, - сказал Клим, но через две-три секунды прибавил: - Наверное...

- Ну... Иди, мойся.

Ему удалось зажечь свечу. Клим заметил, что руки его сильно дрожат. Уходя, он остановился на пороге и тихо сказал:

- Там сейчас дьякон читал о богородице, дьяволе и слабом человеке, Адаме. Хорошо! Умная бестия, дьякон. Чертя в воздухе огнем папиросы, он проговорил:

Не Христос - не Авель нужен людям,

Людям нужен Прометей - Антихрист.

Это... ловко сказано!

Швырнул папиросу на пол и ушел.

Лысый старик с шишкой на лбу помог Климу вымыться и безмолвно свел его вниз; там, в маленькой комнатке, за столом, у самовара сидело трое похмельных людей. Дьякон, еще более похудевший за ночь, был похож на привидение. Глаза его уже не показались Климу такими огромными, как вчера, нет, это довольно обыкновенные, жидкие и мутные глаза пожилого пьяницы. И лицо у него, в сущности, заурядное, такие лица слишком часто встречаешь. Если б он сбрил тройную бороду и подстриг волнистую овчину на голове, он был бы похож на ремесленника. Человек для анекдота. Он и говорит языком рассказов Горбунова.

- Гитара требует характера мечтательного.

- Костя, перестань терзать гитару, - скорее приказал, чем попросил Лютов.

Клим жадно пил крепкий кофе и соображал: роль Макарова при Лютове некрасивая роль приживальщика. Едва ли этот раздерганный и хамоватый болтун способен внушить кому-либо чувство искренней дружбы. Вот он снова начинает чесать скучающий язык: