Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)

Она усмехалась, говоря. Та хмельная жалость к ней, которую почувствовал Самгин в гостинице, снова возникла у него, но теперь к жалости примешалась тихая печаль о чем-то. Он коротко рассказал, как вел себя Туробоев девятого января.

- Вот что! - воскликнула женщина удивленно или испуганно, прошла в угол к овальному зеркалу и оттуда, поправляя прическу, сказала как будто весело: - Боялся не того, что зарубит солдат, а что за еврея принял. Это он! Ах... аристократишка! ,

- Что же - старая любовь не ржавеет? - спросил Клим.

- Глупости, - ответила она, расхаживая по комнате, играя концами шарфа. - Ты вот что скажи - я об этом

Владимира спрашивала, но в нем семь чертей живут и каждый говорит по-своему. Ты скажи: революция будет?

- Надоел тебе шум? - улыбаясь, спросил Самгин.

- Ты отвечай!

Она стояла пред ним в дорогом платье, такая пышная, мощная, стояла, чуть наклонив лицо, и хорошие глаза ее смотрели строго, пытливо. Клим не успел ответить, в прихожей раздался голос Лютова. Алина обернулась туда, вошел Лютов, ведя за руку маленькую женщину с гладкими волосами рыжего цвета.

- Это - Дуняша, - сказал он, подводя ее к Самгину, - Евдокия, свет, Васильевна.

Поцеловав руку женщины, Самгин взглянул на Лютова, - никогда еще не слыхал он да и представить себе не мог, что Лютов способен говорить так ласково и серьезно.

- А это - тоже адвокат, - прибавил Лютов, уходя в соседнюю комнату, где звякали чайные ложки и командовала Алина.

- Почему он сказал - тоже? - спросил Самгин.

- А у меня сожитель такой же масти, - по-деревенски, нараспев и необыкновенным каким-то голосом ответила женщина. - Вы - уголовный?

- Преступник? Политический.

- Вишь, какой... веселый! - одобрительно сказала женщина, и от ее подкрашенных губ ко глазам быстрыми морщинками взлетела улыбка. - Я знаю, что все адвокаты - политические преступники, я - о делах: по каким вы делам? Мой - по уголовным.

Лицо ее нарумянено, сквозь румяна проступают веснушки. Овальные, слишком большие глаза - неуловимого цвета и весело искрятся, нос задорно вздернут; она - тоненькая, а бюст - высокий и точно чужой. Одета она скромно, в гладкое платье голубоватой окраски. Клим нашел в ней что-то хитрое, лисье. Она тоже говорит о революции.

- Хорошее время, - все немножко сошли с ума, никому ничего не жалко, "торопятся пить, есть, веселиться...

Вошла Алина, держа в руке маленький поднос, на нем - три рюмки.

- Если ты, Дуняшка, напьешься и будешь скандалить, - уши нарву! Выпьем, освежимся, Климуша.

- Милая! - с ужасом вскричала Дуняша. - Это ты меня при незнакомом мужчине - так-то!

Выпив рюмку, она быстро побежала в прихожую, а Телепнева, взяв Самгина под руку, сказала ему не очень тихо:

- Замечательно талантливая бабенка, но - отчаянная...

Грубое слово прозвучало из ее уст удивительно просто, как ремесленное - модистка, прачка.

Пошли в соседнюю комнату, там, на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля, в углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты, на спине ее висели концы мехового боа, и Самгин снова подумал о ее сходстве с лисой.

- Спой "Сад", пока свиньи не пришли, - попросила Алина. Дуняша, не оглядываясь, сказала:

- Знаем, чем тебя подкупить.

Наполнив комнату тихим звоном струн, она густым и мягким голосом запела:

Уж ты сад ли, мой сад,

Эх, сад зелененький,

Да - отчего же ты, мой сад,

Осыпаешься?

Музыка вообще не очень восхищала Клима, а тут - песня была пошленькая, голос Дуняши - ненатурален, не женский, - голос зверушки, которая сытно поела и мурлычет, вспоминая вкус пищи.

Эх ты, молодость моя,

Золотые деньки...

Странно было и даже смешно, что после угрожающей песни знаменитого певца Алина может слушать эту жалкую песенку так задумчиво, с таким светлым и грустным лицом. Тихонько, на цыпочках, явился Лютов, сел рядом и зашептал в ухо Самгина:

- Простая хористка, - какова, а? Голосок-то! За всех поет! Мы с Алиной дали ей средства учиться на большую певицу. Профессор - изумлен.

Самгин уже готов был признать, что Дуняша поет искусно, от ее голоса на душе становилось как-то особенно печально и хотелось говорить то самое, о чем он привык молчать. Но Дуняша, вдруг оборвав песню, ударила по клавишам и, взвизгнув по-цыгански, выкрикнула новым голосом:

Эх, Пашенька,

Да Парасковыошка,

Счастливая Параня,

Талантливая!

- Угости чайком, хозяйка, - попросила она, подходя к столу.

- Высечь бы тебя, Дунька, - сказала Алина, вздохнув.

Пришел Макаров, в черном строгом костюме, стройный, седой, с нахмуренными бровями.