Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)

Теперь он видел Федора Шаляпина стоящим на столе, над людями, точно монумент. На нем простой пиджак серокаменного цвета, и внешне артист такой же обыкновенный, домашний человек, каковы все вокруг него. Но его чудесный, красноречивый, дьявольски умный голос звучит с потрясающей силой, - таким Самгин еще никогда не слышал этот неисчерпаемый голос. Есть что-то страшное в том, что человек этот обыкновенен, как все тут, в огнях, в дыму, страшное в том, что он так же прост, как все люди, и - не похож на людей. Его лицо - ужаснее всех лиц, которые он показывал на сцене театра. Он пел и - вырастал. Теперь он разгримировался до самой глубокой сути своей души, и эта суть - месть царю, господам, рычащая, беспощадная месть какого-то гигантского существа.

"Вот - именно, разгримировался до полной обнаженности своей тайны, своего анархического существа. И отсюда, из его ненависти к власти, - ужас, в котором он показывает царей".

Когда Самгин, все более застывая в жутком холоде, подумал это - память тотчас воскресила вереницу забытых фигур: печника в деревне, грузчика Сибирской пристани, казака, который сидел у моря, как за столом, и чудовищную фигуру кочегара у Троицкого моста в Петербурге. Самгин сел и, схватясь руками за голову, закрыл уши. Он видел, что Алина сверкающей рукой гладит его плечо, но не чувствовал ее прикосновения. В уши его все-таки вторгался шум и рев. Пронзительно кричал Лютов, топая ногами:

- Браво-о!

Он схватил руку Самгина, сдернул его со стула и закричал в лицо ему рыдающими звуками:

- Понимаешь? Самоубийцы! Сами себя отпеваем, - слышишь? Кто это может? Русь - может!

Его разнузданное лицо кошмарно кривилось, глаза неистово прыгали от страха или радости.

- Владимир, не скандаль! - густо и тоном приказания сказала Алина, дернув его за рукав. - На тебя смотрят... Сядь! Пей! Выпьем, Климуша, за его здоровье! Ох, как поет! - медленно проговорила она, закрыв глаза, качая головой. - Спеть бы так, один раз и... - Вздрогнув, она опрокинула рюмку в рот.

Самгин тоже выпил и тотчас протянул к ней пустую рюмку, говоря Лютову:

- Ты - прав! Ты... очень прав!

Его волновала жалость к этим людям, которые не знают или забыли, что есть тысячеглавые толпы, что они ходят по улицам Москвы и смотрят на все в ней глазами чужих. Приняв рюмку из руки Алины, он ей сказал:

- Это - пир на вулкане. Ты - понимаешь, ты пьешь водку, как яд, вижу...

- Напоила ты его, Лина, - сказал Лютов.

- Неправда! Я - совершенно трезв. Я, может быть, самый трезвый человек в России...

- Молчи, Климуша!

Она погладила его руку. До слез жалко было ему ее великолепное лицо, печальные и нежные глаза.

Ум смотрит тысячею глаз,

Любовь - всегда одним...

- сказал он ей.

Лютов захохотал; в зале снова кипел оглушающий шум, люди стонали, вопили:

- Повторить! Бис! Еще-о!

И неистощимый голос снова подавил весь шум.

Так иди же вперед, мой великий народ...

- Ну, я больше не могу, - сказала Алина, толкнув Лютова к двери. Какой... истязатель ужасный!

Лицо ее побледнело, размахивая сумочкой, задевая стулья, она шла сквозь обезумевших от восторга людей и, увлекая за собой Клима, командовала: - Домой, Володька! И - кутить! Дуняшу позови...

- Я не хочу, - сказал Самгин, но она, сильно дернув его руку, скомандовала:

- Без дураков! Зовут - иди!

А вслед им великолепный голос выговаривал мстительно и сокрушающе:

На цар-ря, на господ

Он поднимет...

На улице Самгин почувствовал себя пьяным. Дома прыгали, точно клавиши рояля; огни, сверкая слишком остро, как будто бежали друг за другом или пытались обогнать черненькие фигурки людей, шагавших во все стороны. В санях, рядом с ним, сидела Алина, теплая, точно кошка. Лютов куда-то исчез. Алина молчала, закрыв лицо муфтой.

Клим несколько отрезвел к тому времени, как приехали в незнакомый переулок, прошли темным двором к двухэтажному флигелю в глубине его, и Клим очутился в маленькой, теплой комнате, налитой мутнорозовым светом. Комната мягкая, душистая и немножко покачивается, точно колыбель ребенка. Алина пошла переодеваться, сказав, что сейчас пришлет "отрезвляющую штучку", явилась высокая горничная в накрахмаленном чепце и переднике, принесла Самгину большой бокал какого-то шипящего напитка, он выпил и почувствовал себя совсем хорошо, когда возвратилась Алина в белом платье, подпоясанном голубым шарфом с концами до пола.

- Туробоева видел? - спросила она, садясь на диван рядом с Климом.

- Нет. Разве он здесь?

- Да. Живет у Володьки. Он в газетах пишет, - можешь представить!