Захар Прилепин - Санькя

Алексея Константиновича Безлетова, преподавателя философии, Саша знал давно. Знакомство нигде толком не учившегося Сашки и доцента-гуманитария объяснялось просто: Безлетов был учеником его отца.

Саше, наверное, было лет четырнадцать, когда он впервые увидел Безлетова: молодого, худощавого, едва за двадцать.

Безлетов несколько раз заходил к ним в гости, долго разбирался с ворсистым шарфом, которым, казалось, умудрялся оборачивать горло несколько раз. Пил чай потом. Они что-то обсуждали с отцом — отец спокойно, Безлетов, передергивая иногда плечами, словно у него под рубашкой осыпалась легкая труха. Отец не обращал на это внимания.

Отец вообще был очень спокойным — при этом никогда не говорили о политике, хотя смутное, или, скорей, глупое и оттого еще более гадкое время тому благоприятствовало.

О том, что Безлетов был крайне либеральных взглядов, Саша узнал много позже. И до сих пор не мог решить, как все-таки относиться к тому, что отец никогда не вступал в споры о «переломах» и «судьбах», чем объяснить это — ну не равнодушием же…

Безлетов был единственным из друзей и знакомых отца, кто поехал его хоронить в деревню… но о той дороге в другой раз.

Во время похорон Саша и Безлетов перешли на «ты», но потом не виделись несколько лет, и за это время кратковременная близость затерлась. Знакомство их продлилось, когда неожиданно выяснилось, что Сашина подруга учится философии у Алексея Константиновича. Она так и спросила, когда Саша как-то встретил ее возле аудитории после завершения занятий:

— А вы знакомы с Алексеем Константиновичем, который учит нас философии?

В это время Саша жал Безлетову руку и, оценивая плотную основательность его рукопожатия, а также преподавательскую осанку, благоразумно решил забыть, что они на «ты»:

— Да, мы знакомы… с Алексеем Константиновичем.

Несколько раз они так пересекались в коридоре университета, походя обменивались рукопожатиями, пока Саша не рассорился со своей подружкой по пустой и забытой ныне причине и снова ненадолго утерял из вида Безлетова. Но вот не далее месяца назад случился местный митинг «Союза…», и Саша столкнулся с Безлетовым сразу после завершения привычно шумного, с элементами эпатажа действа.

— Я наблюдал, как вы там… кричите… — мягко, совсем уже по-профессорски улыбаясь, сказал Безлетов. Саша давно отвык ощущать стеснение по поводу своих, так сказать, политических пристрастий. (На самом деле, это никогда и не было политикой, но сразу стало тем, наверное, единственным смыслом, что составил Сашину жизнь.) Однако в этот раз он испытал слабое подобие неловкости. Быть может, из-за своей осипшей глотки, только что выкрикивавшей «Президент, уйди сам!». Быть может, из-за того выражения забубённой озлобленности, которое он нес, не стирая, на лице, — вдосталь наобщавшись с хамоватой милицией, по недоразумению не повинтившей их в этот раз: обычно по завершении митинга они тащили «союзников» в участок, где в сотый раз фотографировали их и снимали «пальчики».

Короче, Саша не успел перестроиться и смотрел на Безлетова, с трудом вылепив странную улыбку на лице. Тот неожиданно рассмеялся — очень хорошим, потому что молодым и честным смехом — и сказал:

— Трудно вам будет.

Безлетов пригласил Сашу зайти на кафедру поговорить («Можешь с друзьями…»), причем зазвал так, что Саше захотелось придти. Были и другие причины для визита — помимо искренней благости тона Безлетова.

Отец Саши был образованным человеком — без пяти минут профессор. Несмотря на такое родство, Саша всегда ощущал себя несусветной дворнягой. Может, оттого, что был недоучкой и нужные книги начал читать только после армии, от которой его не смогла отмазать мать, простая, в сущности, женщина.

Может, и потому еще недоставало Саше уверенности, что отец никогда им не занимался, даже разговаривал с сыном редко. Так сложилось: отец и не нуждался в общении, а Саша не навязывался; впрочем, можно и наоборот — отец не навязывался, а Саша тогда не нуждался еще.

Но с недавних пор Сашино дворняжье самоощущение повлекло его к людям, которые, как казалось, лучше постигли устройство мира — посредством хотя бы освоения тех печатных источников, до которых у Саши не доходили руки. Безлетов поднял глаза, или, скорей, брови. Определенно, он стал похож повадками на маститого театрального актера.

— Саша?

— Мы просто так зашли.

— Да, я приглашал, я помню…

Они стояли в коридоре. Безлетов пожал всем руки, внимательно разглядывая пришедших и не улыбаясь. Невысокий, с прямыми темными волосами, круглые плечи. Раньше, помнил Саша, Безлетов все время хлопотал лицом, словно находился в неустанном поиске правильной эмоции и точного слова. Сейчас стал спокоен, и даже щеки несколько обвисли, отчего лицо выглядело чуть брезгливым.