Алексей Толстой - Хмурое утро

– Не понимаю, – сказал комиссар Чесноков и посмотрел на листочек с обратной стороны, хотя там ничего не стояло. – Общего смысла не понимаю…

Рощин ответил:

– И понимать нечего: академический приказ по фронту. Главком скушал за завтраком парочку яичек, чашку какао, закурил хорошую папиросу, подошел к карте. Начальник штаба, только того и ожидая, чтобы в одно прекрасное утро, как сон, миновало проклятое наваждение, вытаскивает двумя пальцами красный флажок, изображающий 123-й полк нашей бригады, – по сводкам отдела кадров в две тысячи семьсот штыков, – и перекалывает его изящно на сто верст южнее: «Таким образом, заняв деревню Дерьмовку, мы создаем фланговую угрозу противнику…» Берет другой флажок, изображающий 39-й полк нашей бригады, – в две тысячи сто штыков по сводкам отдела кадров, – перекалывает его юго-восточнее на девяносто пять верст: «Таким образом, тридцать девятый лобовой атакой и так далее…» Главком через дымок щурит глаз на карту и соглашается, потому что все равно у начштаба за ночь все продумано, линии и стрелки аккуратно проведены красными и синими чернилами, и потому, – так ли переставляй флажки, эдак ли, – результат получается один: оживленная деятельность на фронте… Что и требуется…

– Ну, знаешь, – перебил Чесноков, качая большой лысой головой. – Это, брат, не критика, это уже злоба…

– Да, злоба… Почему я должен молчать, если я так думаю… И Телегин так думает, и бойцы наши так думают и так говорят.

Телегин, не вынимая трубочки изо рта, тяжело вздохнул. В душе комиссара поднималась горечь, сомнения, растерянность – все, что он старался подавлять в себе. За десять лет царской каторги не то чтобы он отстал от жизни, но уж слишком много в ней появилось сложного, – такие омуты – не приведи бог… Высветлившееся за годы страданий сердце его с трудом воспринимало недоверие к людям, борющимся на стороне революции. Он сразу начинал любить такого человека, а не раз оказывалось – человек-то затаившийся. Рощин потому и нравился ему, что был зол, прям и не боялся ни черта, хоть приставь ему пушку между глаз.

– Ну, а что ж такое особенное говорят бойцы? – спросил комиссар. – Скоро выдадим теплые ватники да валенки – другие пойдут разговоры. Кто болтает? Дезертиры болтают? Пробьет его дождем до костей да в брюхе пусто, вот и стучит зубами…

– Когда мы выдадим валенки и ватники? – спросил Рощин.

– В главном интендантстве мне твердо обещали… Накладную видел… Полторы тысячи гусей колотых обещали, сала полвагона…

– Жареных райских птиц не предлагали?

Комиссар только крякнул, ничего не ответил на это. Действительно, кроме обещаний да бумажонок, он ничего не мог предъявить в бригаду. Он ездил в Серпухов, и бранился по телефону, и перестал спать по ночам, шагая, по старой тюремной привычке, из угла в угол по избе… Что-то происходило непонятное, – всюду, куда толкался его здравый революционный смысл, вырастала загадочная преграда, в которой все путалось и все вязло.

– Ну, а что же все-таки они говорят?.. – спросил комиссар.

Рощин с яростью ткнул пальцем в приказ:

– Здесь сказано: силою двух рот занять деревню Митрофановку и хутор Дальний и удержать их. Деревню Митрофановку и хутор Дальний мы уже занимали однажды, согласно приказу главкома. И вылетели оттуда пулей. Совершенно то же самое повторится послезавтра, когда мы выполним то, что здесь написано.

– Отчего?

– Оттого… Эту позицию нельзя удержать, и мы не должны туда идти.

– Правильно, – кивнул трубкой Телегин.

– А мы пойдем, уложим сотню бойцов на этой операции, вклинимся в белый фронт, не имея никакой связи со своими, и, когда на нас нажмут справа и слева, немедленно выскочим из этого мешка, причем придется три раза переходить речку, где нас будут расстреливать на переправах, затем – ровное поле, где нас атакует конница, и – болото, где мы увязим половину телег.

– Позволь, в общем-то стратегическом плане для чего-нибудь нам нужны эта деревня и хутор…

– Нет… Взгляни на карту… Вот об этом и говорят бойцы – что ни смысла, ни цели, ни плана нет во всех наших операциях за последние два месяца… Топчемся на месте безо всякой перспективы, наносим бессмысленные удары, теряем людей, теряем веру в победу… Увидишь – сегодня ночью несколько десятков бойцов самовольно покинут фронт… А через месяц их привезут нам обратно… Что случилось, я спрашиваю, что происходит? Паралич!..

Похрипев трубочкой, Телегин сказал:

– Сегодня мне сообщили у нас в эскадроне, – откуда они, дьяволы, узнают? – Мамонтов будто бы опять прорвался через Дон и идет по нашим тылам.