Борис Губер: Осколки

- Видите ли, я приехал сюда, - запинаясь начал он, и все пойманные было слова мгновенно вылетели из памяти. - я приехал сюда... Не решаясь посмотреть в лицо собеседнику, остановив глаза на его глухом вороте, густо уснащенном мелкими пуговичками, Фомин кое-как рассказал о себе - о том, что он уже год ходит без работы и надеется, что здесь... Спокойный, несколько картавый голос перебил его: - Простите, я не понимаю, причем же тут я?.. У нас имеется биржа труда, ведающая этими вопросами, и вам лучше всего обратиться к ней. - Но ведь товарищ Козырев очень, очень знает меня, - торопливо ответил Фомин, мы с ним вместе работали в девятнадцатом и восемнадцатом году, он... - Это не может касаться меня, - опять перебил его бритый. - К тому же, продолжал он, и голос его окреп и почерствел, - к тому же рекомендация Козырева - плохая рекомендация. Он снят с работы и вызван в Москву... И знаете, не будем лучше говорить об этом. Фомин беспомощно потупился. От ног его по лощеному паркету пятнами расползалась вода и грязь. - Но как же я? - сказал он. - Вы поймите, мое положение безвыходное - я все бросил, чтобы приехать сюда! - Это не может меня касаться, - сухо повторил товарищ Кацен и встал, опираясь руками на край стола. Серебряный набор тускло блеснул на ремешках его кавказского пояса. Он позвонил, и когда в комнате появился секретарь, заговорил с ним, уже не обращая внимания на Фомина. - Вы уведомили "Красную зарю" о Токаревиче? - Так точно, еще позавчера, - ответил секретарь. - Напомните им еще раз, что он снимается с работы с двадцать седьмого. Пусть немедленно проведут... Конца фразы Фомин не расслышал. Беспомощно улыбаясь, он вышел из кабинета, спустился по лесенке... Запахи зимы и мороза встретили его на крыльце. Одинокие белые пушинки неслышно опускались на землю. По обеим сторонам крыльца толпились купы сирени, снег влажно и рыхло лежал на листьях ее, еще совсем полетнему зеленых, а у подъезда, преграждая дорогу Фомину, дожидалась кого-то новенькая, блестящая пролетка, запряженная сизым рысаком. Фомин очень живо представил себе, как выходит на крыльцо товарищ Кацен, как он садится на подушку сиденья, и рысак несет его по улицам куда-нибудь в губисполком или в губпрофсовет... "Проклятые", - подумал он, сходя по каменным ступеням на доски тротуара. - Проклятые! - повторил он вслух - и задохнулся от злобы и от ужаса перед той пропастью, что раскрывалась для него впереди. Теперь он уже понимал это. II Точно в тумане, ничего не замечая на своем пути, вернулся Фомин к себе в номер. Голова его стала чужой, каменной, в суставах ломило. Он машинально стащил с ног башмаки и сел на кровать, обхватив пальцами ледяные ступни. В номере было душно. Печка, толстой черной колонной подпиравшая потолок, опаляла сухим жаром. Однако ноги не желали согреваться, и по телу, медленно поднимаясь от них, распространялся отвратительный озноб. Подчиняясь ему, Фомин лег, натянул на себя пальто и скорчился. Ни одной законченной мысли не ощущал он в себе. Что-то вязкое, бесформенное ползло на него - тут были и поздние сожаления, зачем он уехал из родного города, и ненависть к кому-то, и раскаяние в том, что он слишком много денег истратил в дороге - но все это было неопределенно и ненужно. "Спать, спать!" - думал он, стискивая зубы... И, действительно, болезненное, непохожее на сон забытье скоро овладело им. В глубинах его сознания, очевидно, продолжалась какая-то тайная, сокровенная работа; неведомыми ассоциациями она скрепляла между собою отдельные куски - не мыслей, не воспоминаний даже, а чего-то третьего - но Фомин не замечал этой работы, и обрывки прошлого, как бы возникавшие перед его глазами, казались разрозненными и беспорядочными. Он видел себя то в кассе социального страхования, в длинной очереди за получением пособия, то на трибуне какого-то многолюдного митинга, то в укоме времен девятнадцатого года... Козырев в лохматой манчжурской папахе и солдатской шинели, сидя на корточках перед табуретом, хлебал из котелка пайковую похлебку, странное месиво из сухих кореньев и отрубей, и в перерывах между глотками диктовал приказ о борьбе с дезертирами... И тут же стены прокуренной комнатки набитой красноармейцами, уездными комиссарами и мужиками, раздвигались - осеннее поле, очень обычное, набухшее водой, расстилалось под ногами, люди с винтовками, увязая в пашне, шатаясь, шли, шли вперед по этому полю и падали один за другим; Фомин знал, что все они мертвы и сам тоже падал; холодная грязь смыкалась над ним, как вода, он силился встать, но чей-то холодный, неумолимый голос без всяких интонаций говорил над ним: "Вы, товарищ, дезорганизатор, склочник, вам не место в партии", и Фомин уже видел партколлегию контрольной комиссии и того, кто говорил эти слова - он отдаленно, непонятно чем, напоминал товарища Кацен. Читать дальше