Гусейн Гусейнов: Солнечный огонь

В ту проклятую ночь на исходе 1988 года не одно наше село постигла такая участь. Через горы брели такие же несчастные из сел Тюстюлю, Ганны, Керки-баши, Агбулаг, Арданыш, Тохлуджа... Ведь прямая дорога на Казах, что лежала через Иджеванский район, уже полностью находилась в руках бородатых армянских палачей.

- Все рассказал вам... - юноша вздохнул, провел ладонью по волосам. - Я с тех пор поседел. И вот живу. А зачем?

Его глаза внезапно смягчились, а через загар проступила синеватая бледность впалых щек.

- Как зачем? - едва не закричал я. - Чтобы не пресекся твой корень! Чтобы в своих детях ты узнавал убитых отца и мать, братишку... Только тогда они не исчезнут навсегда с этой земли!

Парень молчал. Но тут в наш диалог вторгся чей-то чужой голос.

- Ты опять, Камал, за свое, - послышалось у меня за спиной сокрушенное бормотание. - Как заканчивается твоя работа, только остаешься один начинаешь мучить себя воспоминаниями. Учиться тебе надо. Разве ты не имеешь права быть наконец счастливым? Зачем чувствуешь себя так, будто выброшен из жизни? До каких пор ты будешь страдать, раздирать лицо ногтями, по ночам не находить покоя, в смертельной тоске терзать свое тело и душу? Тебе же все го 21 год, а ты на старика похож...

- Мне страшно быть счастливым, дядя Исмаил, -прошептал юноша.

- Возможно, возможно... - тот, кого он назвал Исмаилом, прихрамывая, снял один из лежащих на ближнем столике стульев и опустился на него.

Я исподволь разглядывал подошедшего: сухощавый, в легком белом одеянии - он был похож на странствующего дервиша. Казалось, ничто земное не обременяло его. Живые темные без блеска глаза вроде бы и смотрели на нас, но куда-то в глубину. Как будто он понимал что-то такое о собеседнике, чего тот и сам о себе не знал.

- Возможно, возможно, - вновь пробормотал при шелец. - Есть цели в жизни поважнее счастья. Например, долг. И тебе только что об этом напомнили, - он со значением посмотрел на меня.

- Да, да... - легкая гримаса, тень улыбки впервые за все время разговора оживила лицо Камала, и тут я увидел, как он действительно юн.

- Вот, - с горячностью продолжил он, обращаясь теперь ко мне. - Это наш дядя Исмаил, он тут живет вместе с рыбаками, неподалеку... Целый год занимал ся со мной русским языком, литературой. Благодаря ему я и школу на отлично закончил. А еще он стихи пишет. Как Низами... Как Пушкин...

Исмаил, словно останавливая его, осторожно постучал своей самодельной тростью по асфальту: - Ну уж, Пушкин... Низами... Камал, ты не шути.

Я почему-то спросил: - Вы тоже беженец? - и тут же устыдился бестактности своего вопроса. Однако в сидящем напротив человеке угадывалась некая тайна, она-то и побудила меня задать этот нелепый вопрос.

Стало слышно, как внизу о скалы плещется море, как шуршат в инжировых деревьях у обрыва какие-то птицы. Горлинки перекликались в парке за нашей спиной. Исмаил не сводил с меня проницательных пристальных глаз.

- Знаете... - он помедлил, пожал плечами. - Наверное, нет. Моя земля это совесть, вера и справедливость. И с нее я никуда не сойду. Но, может быть, для кого-то я изгой.

- Зачем так говоришь? - с горячностью вклинился в наш разговор юноша, обращаясь к Исмаилу, однако постоянно при этом взглядывая на меня. - Вы же сами рассказывали мне, почему ваша семья в 20-е годы уехала из Шемахи... Ведь не по доброй воле... Ваша бабушка пережила то же самое, что случилось и со мной. Какие реки крови лились в Шемахе! Почему, дядя Исмаил, такая судьба? Через семьдесят лет все повторилось...

- А оно и не прекращалось... - жестко усмехнулся Исмаил. - Просто мы о многом не догадывались. Я родился и жил в России. Я почти не знаю родного языка. Лишь когда я примчался в Баку в "черный январь", у меня постепенно начали открываться глаза.

- Значит, ваша семья пережила дашнакскую резню в Шемахе...- тихо сказал я.

- Да, в 1918 году... - Исмаил опустил голову. Лицо его приняло болезненное выражение. Он молчал, молчали и мы.

- Представляете... - начал он. - Я долго не мог заставить себя поехать в Шемаху, хотя теперь часто бываю в Азербайджане и даже подолгу живу здесь. Я боялся увидеть Джума-мечеть, куда они согнали женщин и детей, а потом ее подожгли... Моя мама, тогда еще совсем юная, спаслась чудом... Ее не нашли, когда громили ее дом... Спряталась в тендыре*, зарывшись в золу... Но сколько живых людей стали в тот проклятый день золой?.. Уважаемого в Шемахе Ахунда Джафара Кули, нашего родственника, тоже зверски замучили в мечети. Армяне вырвали у него бороду, выбили зубы, выкололи глаза, отрезали уши и нос... Это видела моя бабушка. Женщин из его дома, детей заставили смотреть на то, что они делают с ним. А потом начали стрелять в женщин... Вся мусульманская часть города была предана огню.