Олег Хафизов - Киж

Как бы выбирая более удобное место для прослушивания, Глафира Николаевна села рядом с Бединым и стиснула его пальцы под столом. При этом она смотрела прямо в глаза капитана Свербицкого с головокружительной нежностью и обмахивалась веером.

- Если я вам наскучил, попрошу без церемоний. Просто скажите, и я прерву чтение, - сказал капитан, не отрывая глаз от Глафиры и освежая горло глотком вина.

- Напротив, прошу вас продолжать! - горячо возразил Бедин. - Нет повести печальнее на свете...

Глафира загадочно улыбнулась, расплела свои пальцы и, передвинув руку под столом, микроскопически незаметными движениями стала расстегивать молнию на брюках обозревателя.

Одарив артистку взглядом безмерной благодарности, капитан продолжил литературное чтение.

- Нет, мне не суждено было в тот день погибнуть на потеху праздным

богачам, - читал он. - В штабе-музее меня ждала новость, круто повернувшая русло моей жизни в героическую сторону.

На парадном входе висела табличка "Извините, учет", толстые туристы в просторных шортах-бермудах и пестрых тропических рубахах навыпуск недовольно галдели во дворе, а возле двери стоял солдат в полной форме, с автоматом, в каске и бронежилете, как в старые добрые времена.

Ответив на приветствие часового, что в моем вольтеровском одеянии выглядело более чем странно, я поинтересовался, в чем дело.

- Вы разве не читали последних газет? - выкатил глаза часовой и, едва сдерживая ребяческий восторг, воскликнул: - Финист смещен!

В волнении отбросив часового, я вбежал в музей. В Светлице, несмотря на теплый весенний день и яркое солнце, пылал камин, по полу были разбросаны бумаги, папки и мелкие экспонаты, в углу, под поясным портретом Долотова в парике, придворном мундире, со звездой и алой лентой через плечо, стояли три мешка: два набитые под завязку, а третий - примерно до половины. Сходство со знаменитой картиной усугублялось тем, что Финист был переодет, правда, не в платье сестры милосердия, а в рясу монаха, весьма напоминающую бабье платье.

Услышав мою грозную поступь, Финист обернулся с кроткой беспомощной улыбкой слепца и игриво поднял руку в приветствии.

- Капитан? - звенящим от напряжения голосом спросил он. - Фу ты ну ты, как вы меня перепугали!

- Не вижу повода для радости, - мигом остудил его я. - Что происходит?

- Инвентаризация. Учет. Вы не обратили внимания на табличку? Сейчас сюда подкатит американский туристический автобус и - ту-ту! Через пару дней мы с вами будем нежиться на тихоокеанском побережье. К черту этот кошмар. Я устал от бесконечной битвы с ветряными мельницами. Нет, господа хорошие, у этой страны нет будущего. Мы-то с вами понимаем, что честные люди здесь всегда будут на положении изгоев. Николай, вы поможете мне погрузить мешки?

При этих словах я едва не задохнулся от возмущения. Как, этот паяц, этот политический перевертыш, этот слизняк смеет предлагать мне сообщничество в деле разбазаривания страны!? Он смеет хоть на секунду предположить, что русский офицер, которого он безнаказанно подвергал унижениям, займет его сторону в этом хищническом деле? Что он станет его сообщником в распродаже национального достояния ради того, чтобы развлекаться на пляже с калифорнийскими падлами? Моя рука потянулась за пазуху.

- Да нет же, мой суровый друг, вы не совсем правильно меня поняли. Финист уже стоял рядом со мной, и дружески похлопывал меня по плечам и груди, заодно проверяя наличие кобуры, и поглаживал мою руку, и покручивал пуговицу моего кафтана - этакий педерастический поп, обхаживающий хмурого, неприступного, упрямого вельможу. - Какой же вы горячий, прямо какой-то кипяток, а не капитан! Ну, перестаньте же быть букой! Не хотите в Калифорнию, сидите здесь.

- Да что здесь происходит! Я требую объяснений! - в ярости заорал я, топая тяжелыми историческими башмаками на высоком каблуке.

Финист посерьезнел, уселся на один из мешков с экспонатами, подобрал рясу и закурил.

- Извольте. Я объясню. Только не надо этих солдафонских штучек. - Он поморщился и изобразил указательным пальцем "пиф-паф".

Рассказ его был убедителен. Его и моими руками генерал Гоплинов восстановил музей-усадьбу Е.Т.Долотова, собрал бесценную коллекцию исторических реликвий и превратил умирающий военный городок в культурный центр всемирного значения.

Какое отношение имеет ко всему этому полуграмотный генерал, не прочитавший за всю жизнь ни одного произведения Евграфа Тимофеевича или любого другого писателя? Разве это он рыскал по близлежащим деревням в поисках хоть каких-то следов ушедшей славной эпохи? Разве это он перерыл сотни и сотни томов в поисках крупиц исторических сведений, необходимых для реставрации? Разве это он бился ночи напролет при свете прожекторов, наравне с рабочими корпя над каждым кирпичиком, каждой паркетиной, каждой ступенькой исторического дворца, заключающей в себе целую летопись? Он не только не помогал историкам, но и ставил им палки в колеса своими нелепыми вмешательствами, своими бюрократическими распоряжениями, ограничивающими ввоз и вывоз материалов, связывающими инициативу работников по рукам и ногам. Как будто недостаточно было происков районного, областного и центрального руководства культуры и вооруженных сил, для которых невыносимо было зрелище чужого успеха, чужого процветания посреди всеобщего упадка, нам приходилось бороться с внутренней аракчеевщиной, когда генерал, следуя идиотской инструкции 1946 года, приказал заложить минное поле на месте раскопок древнего городища.