М. Кладо - Красное яичко

Была пасхальная ночь. В дальней, глухой улице большого города, в скромной квартирке деревянного дома, все ушли к заутрене. Оставалась там только пятнадцатилетняя девочка — Груня. Она недавно оправилась от болезни и заутрени ей не выстоять бы. Она жила с матерью и бабушкой, которым очень не хотелось оставлять ее одну в эту ночь, да она убедила их быть спокойными на ее счет, и даже служанку взять с собой.

Года три тому назад умер отец Груни. Он учил ее верить, что Бог никогда не оставляет без своей защиты бедных и слабых, и Груня помнила его слова. Первый раз она оставалась одна в доме, да еще ночью.

«Кто искренно верит в Бога, тот не должен быть трусом», — вспоминались ей слова отца, и страха не было в ее душе.

Она обошла обе комнаты квартирки, заглянула в кухню.

Везде горели лампады так ярко, что и лампы зажигать не хотелось. В первой комнате был накрыт стол; стояли: пасха с воткнутой в нее восковой свечей, кулич с большим розаном, лежали на тарелке красные яйца. Вернутся от обедни — и бабушка окропит все это святой водой.

Остановилась Груня у пасхального стола и задумалась. Вспоминалось ей, как они встречали Пасху с отцом, как его брат с женой и единственным сыном Лешей приходили к ним иногда разговляться.

Бедный Леша! Груня была дружна с ним, любила его, но он вдруг бросил ученье, а потом и совсем ушел из дому и не возвращался. Он вел дурную жизнь, и отец с матерью умерли с горя. Что-то он? Где-то он теперь? Груня не переставала думать о нем и жалеть его… Ну, а вдруг он вернется в эту тихую пасхальную ночь? О, как радостно встретила — бы его тогда Груня! подала бы ему красное яичко и сказала бы: «Христос Воскресе!»

Груня уж выбирала, которое яйцо она дала бы Леше, как прогудел первый удар колокола. Крестный ход двинулся из церкви.

— Господи! Спаси Лешу! — проговорила Груня со слезами на глазах и обернулась к двери в переднюю.

Кто-то входил в комнату.

В сердце Груни, вместе с грустной думой, вдруг загорелся восторг. И радостное чувство праздника было в нем, и что-то еще такое светлое, хорошее, чего она и сама определить не могла. Никакого опасения не было у нее. Ей хотелось радостно приветствовать каждого, кто бы ни вошел к ней в эту минуту. Да и кто же может к ней войти, кроме своих или знакомых? Дверь на лестницу была заперта, и ключ у Матреши. Верно она и вернулась. Груня торопливо двинулась навстречу и, улыбаясь, радостно проговорила: «Христос Воскресе!» Она протягивала входившему красное яичко.

Стук! Что-то упало на пол, и тогда только Груня опомнилась. Она не посмотрела вниз, на то, что упало. А это был — топор. Она только с удивлением и с тайной надеждой смотрела на нежданного гостя. Это был плечистый парень лет семнадцати. Он стоял, как вкопанный, перед худенькой, бледной после болезни девочкой.

— Леша… — полушепотом сказала она, с состраданием оглянув его рваное платье и бледное, измученное лицо.

Он стоял, не поднимая головы.

— Что же ты? — продолжала Груня, подошла ближе и старалась разглядеть его лицо.

Леша ли это? Он наверно очень изменился и оттого она не узнает его.

— Барышня, — тихо проговорил парень, — я за худым делом пришел… а ты… Прости меня!

— Ты голодный? Да? — говорила Груня. — Ну, говори же! Как тебя зовут? Что ты хотел сделать?

— Прости… прости… — твердил парень и упал ей в ноги.

Тут Груня поняла, что он пришел ограбить и, может быть, убить. Но она не испугалась. Ведь это он с голода! Она велела ему встать, посадила его за пасхальный стол, напоила, накормила и стала расспрашивать, кто он и почему дошел до такой страшной мысли.

Парень рассказал ей, что остался без работы, что у него, в их жалкой конуре, лежит параличный старик-отец, что первый раз решился он на воровство и думал найти пустую квартиру. Рассказал он Груне, что на днях к нему пришел еще товарищ, да сильно заболел и умирает. Но тот что! Тот безродный сирота — ему никого кормить не надо, а у него — у Никиты — отец больной! А жалко и товарища: он вел дурную жизнь, да потом опомнился, хотел работу найти, но ему никто не верил и никто к себе не брал его. Он заболел, придя к Никите в гости, да вот и лежит — не встает. Есть у него, он говорит, тетка с дядей, да ни за что он к ним не пойдет — стыдно.

— Да и поздно теперь, — прибавил Никита, — умирает Лешка!

У Груни дыханье захватило.

— Это наш, наш Леша! — твердила она. — Дядя-то его — мой папа — умер.