Иван Гончаров: Лихая болесть

После этого приключения я не заглядывал к ним целые две недели. Наконец в воскресенье, утром, вхожу в переднюю. Там оба зачумленные лакея, со всеми зловещими признаками, спорили, как лучше ездить за город и наслаждаться воздухом — стоя на запятках или сидя с кучером на козлах. «Эге! да здесь опять нездорово! — подумал я, — видно, наши едут». Из залы послышался голос Алексея Петровича: он приказал подавать экипажи. Я опрометью бросился вон, с намерением возвратиться вечером, проведать, не случилось ли с ними чего, то есть не убился ли кто-нибудь, не простудился ли, не утонул ли, не ослеп ли и проч. Часу в десятом я пришел и — охнул от удивления: они не походили на самих себя. Бледные, тощие лица, растрепанные волосы, запекшиеся уста и мутные взоры — вот что поразило меня в них. Иной, не зная причины, подумал бы, что они претерпели страшную пытку, и действительно, они могли бы, не нарушив приличия, проплясать танец мертвых в «Роберте». Марья Александровна лежала на постели и едва дышала; на столике подле нее стояло множество баночек и пузырьков со спиртами и разными крепительными и успокоивающими медикаментами. В столовой оба недужные человека, также бледные и изнуренные, накрывали на стол.

— Откуда? что с вами? — были мои первые вопросы.

— Славно погуляли, — отвечал Зуров, едва переводя дыхание. — Вот мы вам расскажем.

— Погодите, успокойтесь прежде: вы сейчас умрете.

— Эй! давайте скорее кушать! Смерть, есть хочется.

— Да разве вы ужинать хотите?

— Нет, обедать.

— Как обедать! неужели по сю пору не обедали?

— Нет еще. Сначала некогда было: всё ходили, и даже немножко устали, а потом, как захотелось есть, мужики ничего не дали, кроме молока, а мы взяли с собой только соленых булок в надежде, что к обеду воротимся, так и не ели. Да в еде ли дело! Зато как славно погуляли!

— Где же вы были? — спросил я.

— За Средней Рогаткой, пять верст в сторону от большой дороги, есть славное место!

— Ах, что за место! — сказала едва внятным голосом Марья Александровна и приняла несколько капель, — какие виды! Жаль очень, что вы с нами не поехали. Как иногда бывает игрива и вместе великолепна природа! Расскажи, Зинаида, — я не могу.

— Представьте себе, — начала Зинаида, — преживописный песчаный косогор над канавой; на косогоре три сосны да береза — точь-в-точь над могилой Наполеона, как справедливо заметил Иван Степаныч; далее видно озеро, которое то трепещет от ветра, как кисейное покрывало, то замирает и лежит неподвижно, гладкое и блестящее как зеркало; по берегам его со всех сторон теснятся маленькие хижинки, как будто желают спрыгнуть в воду, — всё приюты незатейливого счастия, труда, довольства, любви и семейных добродетелей! Через озеро, с одного крутого берега на другой, с удивительным искусством и смелостью, которые сделали бы честь лучшему инженеру, переброшен мост из легких жердей, устланный… чем, бишь, mon oncle? [1] дядюшка (фр.) вы давеча сказали, да я забыла.

— Навозом, моя милая, — отвечал профессор, — вещь самая простая.

— Да, может быть; только это придает пейзажу особенный, чрезвычайно живописный вид и напоминает Швейцарию и Китай. К сожалению, природа и там, вдали от толпы, не свободна от нечистого прикосновения людей! Представьте: в этом милом озере, на которое, кажется, самый ветерок едва может дышать, солдаты моют белье, и мыльная пена растекается по всей поверхности!

— Стало быть, ваше озеро не больше этой комнаты, — заметил я, — когда мыло покрывает всю поверхность.

— Нет, побольше, — нерешительно отвечал Зуров.

— Погода нынче прекрасная, — продолжала Зинаида Михайловна, — а там она вдвое хороша: зной необыкновенный…

— Да, славно жарило! — примолвил Алексей Петрович, — у меня даже во рту пересохло. Чудо! прелесть! люблю жары! Я дорогой потерял шапку и удил всё с открытой головой.

— Вероятно, из почтения к рыбам, — сказал я.

— Нет, рыбы не было: всё лягушки попадались. Да что до этого за дело! Понимаете ли вы одно бескорыстное наслаждение сидеть и ждать, когда зашевелится поплавок? Вы — профан! никогда не поймете этого божественного ощущения. Для этого надобно иметь не такую черствую душу, как ваша, и чувство понежнее.

Я просил Зинаиду Михайловну продолжать, и она опять начала:

— Итак, зной необыкновенный, как под тропиками; место открытое, тени нет, спрятаться некуда, — настоящая Аравия! А что за воздух! как в Южной Италии! отвсюду веет ароматом, но опять люди нарушают гармонию: там, где царствует сладостный запах, где под каждой травкой наслаждается жизнию насекомое, где ветерок ласкает каждый цветочек, где пернатые поют согласным хором хвалебный гимн Творцу, — и там, как черви, копышатся люди, и туда принесли свои мелочные заботы: рабы презренных нужд и расчета, они унизили рабством природу. Вообразите, что на этом клочке земного рая они завели… какой, бишь, завод, mon oncle? я опять забыла.