Лидия Чарская: Лишний рот

Теперь же, когда старик Пахомыч с сыном подошли к Васе и стали расспрашивать его обо всем случившемся, натянутые нервы мальчика не выдержали и он разрыдался навзрыд. Как ни был ошеломлен Вася, он успел, однако, из слов нападавших на него оборванцев понять, кто толкнул их на это нападение. И причину Кириной мести он понял сразу.

Незаслуженная обида и боль пережитой несправедливости так глубоко затронули Васю, что ему казалась теперь чудовищной мысль вернуться в тот дом, где с таким явным недоброжелательством к нему, Васе, и злобной враждою жил Киря. С минуту колебался мальчик, отвечая невпопад на расспросы сторожа и причетника, допытывавшихся у мальчика, кто и за что его побил. И думал все одну, одну и ту же смутную думу: возвращаться ли ему домой, к его благодетелю, отцу Паисию, или же прямо отсюда пойти просить приюта и крова у добрых людей.

И вот словно из-под земли выросла перед Васей знакомая, милая фигура, в старенькой зимней, теплой ряске с развевающимися по ветру, рано поседевшими, длинными волосами.

— Васюк, ты? Ты это кричал недавно? Кто тебя обидел? Да объясни же мне скорее, — взволнованно и трепетно говорил отец Паисий, с быстротою юноши прибежавший сюда на кладбище на выручку своему любимцу.

И этот трепетный, полный участия и любви голос сразу потушил пламя возмущения и негодования, бушевавшее в сердце Васи…

Он взял обеими руками руку священника и благоговейно поднес ее к своим губам.

— Не извольте беспокоиться, батюшка, — произнес как только мог спокойно мальчик, — я жив и здоров. Какие-то уличные бродяги напали на меня, начали бить, да спасибо Кире, выручил… вовремя прибежал!

— Киря, говоришь? Да где же он, не вижу его что-то, — удивился отец Паисий.

— Должно быть, за вами побежал… — впервые говоря неправду, вспыхнул до корней волос Вася.

— Шибко побили они тебя? — волнуясь, допытывался священник.

— Нет, ничего… до свадьбы заживет…. - попробовал пошутить Вася.

— И как только прошмыгнутьуспели они сюда, — негодовал батюшка, — Пахомыч, вели сыну получше караулить кладбище, — строго обратился батюшка к причетнику.

— Да я у всенощной был, батюшка, — оправдывался тот. — Да нешто углядишь за ними… Вечно народа здесь толкается!

— О господи, грехи наши тяжкие, сохрани бог! — вздыхал вместе с сыном и Пахомыч.

В этот вечер Вася, отказавшись от ужина, постарался как можно раньше юркнуть в свой уголок.

Ему были тяжелы далее сочувствующие расспросы детей о случившемся.

Они растравляли его сердце. И долго-долго не мог он забыть незаслуженную обиду, нанесенную ему Кирей.

То, чего так боялся отец Паисий, наконец, случилось. Кирю исключили за нерадивость, лень и дурное поведение из гимназии.

Это был ужасный день, когда мальчик вернулся с книжками под мышкой из класса в неурочное время. Весь дом точно застыл в отчаянии.

— Дождался! — шипела Лукерья Демьяновна на племянника, когда тот шмыгнул мимо нее с низко опущенной головою в комнату мальчиков.

Люба только руками всплеснула.

— Бедная мамочка! Она все это видит с неба, каково это ей! — прошептала девочка.

Митинька только плечами пожал.

— Допрыгался! Давно предсказывал лоботрясу, что добром не кончит, — пропустил он сквозь зубы. Маня, первый друг и товарищ Кири, всячески старалась успокоить своего приятеля.

— В сапожники отдать его, а не утешать надо, — шипела тетка.

— В сапожники, — протянул за ней и Леша.

Это переполнило чашу. Киря, несдержанный и грубый даже с младшими членами семьи, теперь вышел из себя окончательно.

— Молчи, клоп, раздавлю! — крикнул он на Лешу.

Малютка испуганно шарахнулся в сторону.

— Попробуй только, — заступился за малыша Митинька.

К обеду совершенно расстроенный и бледный вернулся отец Паисий.

Когда он, сняв верхнее теплое платье, показался в столовой, вся семья ахнула.

На нем лица не было. Щеки дрожали, глаза растерянно моргали. Он то и дело нервно теребил свою полуседую бороду.

— Братец… Кирю-то… — начала было Лукерья Демьяновна и тут же смолкла, не досказав своей фразы.

— Несчастье случилось, — не слушая ее, произнес охрипшим от волненья голосом отец Паисий. — Деньги, все деньги, которые за три месяца службы причитались, все мое жалованье… потерял.

— Как? Что? — вырвалось у старших членов семьи одним полным испуга и ужаса возгласом.

— Ну, да, потерял. Возили икону чудотворную с Пахомычем в дальние Стопки за десять верст. Оттуда уехал, бумажник был со мною, отлично помню. Вознице на чай еще в Стопках давал… А подъезжаю к Марьинской нашей, хвать, нет бумажника. У мельницы останавливались, давали прикладываться к Царице Небесной мельнику с женою… Вносили Царицу Небесную в избу, в это время и обронил, надо полагать… Ах ты, господи, как же мы жить теперь будем? — возгласами, исполненными отчаяния, срывалось из уст батюшки.