- Володя, а как же ты после такого продолжал с ним сотрудничать, как сделал его членом редакции "Вече"? - обалдел я.
- Я из лагеря написал его родителям, упрекал их: я за него же выступал, а он меня предал! Получил от них ответ: Володя, дорогой, как вы можете в чем-то упрекать нашего сына? Вы знаете - он психически больной человек, зачем же вы завели с ним какие-то серьезные дела? Разве можно в делах полагаться на больного человека? И я подумал: а ведь верно, на себя надо сердиться - и прошла злость, годы все-таки это длилось... Остыл.
- Ну, а он сам, когда встретились, что он-то сказал?
- Меня же и обвинил. Ты, говорил, знал, что я - дурак [6], мои показания юридически ничего не стоят, зачем их подтверждал?
Да-а-а... Поразило меня больше всего то, что Володя, будто оправдываясь, комментировал атаку Иванова: "Откуда же я знал, что он "дурак"? В первый раз признали дураком, а во второй могли не признать!" Как будто все дело заключалось в формальной стороне - действительными будут показания для суда или нет?.. В любом случае показания Иванова давали следствию истинную, скрытую от посторонних картину происшедшего, и при любом исходе дела для самого Иванова (будет он признан виновным или сумасшедшим), показания его были бы тайно предъявлены судьям и определили их решение...
То, что Осипов возобновил с ним впоследствии отношения, по-своему характерно: я уже упоминал, что люди его типа исторически ищут рядом с собой идеолога и сознательно отдают ему первое место в деле. Иванов, первый человек с оригинальным мировоззрением, встреченный Осиновым в жизни, обладающий хлестким пером, к тому же обязанный Владимиру очень многим (а Осипов благодарен тем, кому сделал добро), на годы оставался для него в деле номером первым - несмотря на предательство. Была в этом "всепрощении", в этой обычно вовсе не свойственной Осипову моральной снисходительности к Иванову еще одна черта. Черта, свойственная не ему персонально, но социальному направлению, которое он возглавлял и представлял, русскому монархо-национализму.
[Мих. Хейфец помещает один из рассказов Осипова, которые он отобрал. Сост.]
"...Первые месяцы в зоне стали временем выучки в национальном вопросе. Раньше я над ним не задумывался. Но в лагере сталкивался постоянно с бестактным расчесыванием национальных язв на виду у всех, с постоянными оскорблениями националов в адрес русского народа. Особенно усердствовали евреи и украинцы. Осмеянию подвергалось все: наше происхождение, наши традиции, вера, культура, даже наш язык. Спорить с ними было бессмысленно: они не искали истины, они жаждали оскорблений. Теперь я понимаю, что часто они даже не имели намерения оскорблять, просто были бестактными... Я понял это позже, когда однажды услыхал от евреев обвинения в антисемитизме "Вече", причем цитировались такие места, где у меня, как у редактора, и мысли не возникало об антисемитизме данного автора. А евреи, оказывается, ощущали это болезненно чувствительно. И, наверно, были правы они... Но точно так же бестактно некоторые из них вели себя по отношению к нам, русским, - тогда, в зоне. Кончилось тем, что русские перестали разговаривать с евреями!
Сейчас совсем другая обстановка, но, скажу честно, если бы моя партия увидела меня в гостях у Пэнсона на еврейскую пасху, меня бы повесили. А уж если бы увидели евреев, которые приходят к нам в гости на христианскую пасху...
Через несколько месяцев после этапа вызвали меня в штаб и прочли новый приговор. Оказывается, по протесту прокурора состоялся пересмотр нашего дела в надзорном порядке...
К моменту моего разговора-интервью с Осиповым я уже знал, что такое "пересмотр дела в надзорном порядке". После окончания суда, после утверждения приговора в "окончательном и не подлежащем изменению виде" советское судопроизводство предусматривает такую процедуру: прокурор требует пересмотра дела "по вновь открывшимся обстоятельствам". Собирается суд, на котором должна присутствовать лишь одна сторона - обвинение, т. е. прокурор. Ни адвоката, ни самого обвиняемого уже нет, и обязательность их присутствия не предусмотрена законом. Более того: и адвокат, и обвиняемый могут ничего не знать о том, что где-то происходит новый суд взамен происшедшего при открытых дверях. Публика, естественно, на это заседание тоже не допускается. И, согласно советскому закону, в заседании могут вынести новый приговор, причем, в отличие от кассационного суда, этот секретный приговор может увеличивать меру наказания вплоть до смертной казни! Пределом является только предел наказания за данное преступление согласно статье уголовного кодекса. Обвиняемому сообщается приговор, когда тот уже вынесен - в качестве совершившегося факта!
Читать дальше