Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

- Ну как же, Сонька. Помнишь, бегала сопливая такая, ну а теперь, я скажу, очень-очень. Правда, к ней немец ходит, бухгалтер, тухлый мужик. Она тоже немного не в себе, библиотекарша, но вообще баба что надо. Сгниет она тут со своим отцом блаженным. Да ты не обижайся за него, я же наоборот, я же понимаю: кому водка жить помогает, а кому байки разные космические. Только не люблю я твоего Пирожкова, ведь ты знаешь, что он тут мне сказал, - отец принялся наливать Сергею, но тот отказался. Тогда отец, не разливая, тут же из горлышка выпил остаток. - Он сказал: ты, Афанасьич, так пьешь потому, что смерти не боишься.

Сергей удивленно посмотрел на отца.

- Так и говорит, собака. А я возражаю, как же я смерти не боюсь, если я о ней даже думать, и то не решаюсь. А он говорит, то-то и оно, что не решаешься. Вот и выходит, что боишься смерти ты не так. Как это не так, спрашиваю я его. А он, книжный червь, не отвечает, а наоборот, напирает: ведь ты, Афанасьич, думаешь, что после смерти уже ничего не будет. Конечно, пропасть, подтверждаю я, бездна.

- Бездна? - будто не услышав, переспросил Сергей.

- Ну да, она самая, говорю. Бездна. Ну, не загробная же жизнь и не страшный суд. С этим мы, слава богу, покончили, говорю я. А он говорит: вот ты, выходит, не боишься, что когда помрешь, тебя к ответу привлекут за твою прожитую жизнь, выходит, ты и смерти не боишься. Я, конечно, заподозрил, не имеет ли он каких-нибудь новых сведений на этот счет. И точно. Тут-то он выдал про заживление. Говорит, технически осуществимо в будущем. Слышь, Сашка, чего придумал? - Отец испытующе посмотрел на сына. - Неужто вправду такое уродство в будущем сделают? Что твоя наука говорит по этому поводу?

- Серьезная наука этим не занимается, - успокоил Сергей отца.

- Ну, слава богу. А то, понимаешь, обман трудящихся масс получается. Вначале обнадежили, мол, никакого бога нету, ну, мы и расслабились. А теперь получается, опять загробная жизнь вдали замаячила. Чего ж вы раньше тогда не предупредили? А? А теперь что я со своей паршивой биографией буду делать в вашем светлом будущем? Э, да ты врешь, собака, откуда ты можешь знать, что дальше в науке произойдет. Ты не думай, что я дурак. Вдруг и вправду оживят меня и какая-нибудь, едриемать, комиссия начнет меня проверять. Ну, что ты молчишь?

Заметив, что отец стал уже поклевывать носом, Сергей решил не возбуждать его своими идеями, а дать спокойно заснуть. Он прекрасно помнил, что не встречая сопротивления, отец быстро впадает в сонное состояние, будто в нем живет какой-то бес сопротивления, который, если действует, так только вопреки, а если не получается найти преград, то спит. Это простое свойство Афанасьича делало его в принципе податливейшим существом, и Сергей всегда удивлялся, неужели мать не видит этого, неужели не замечает, что стоит только промолчать, согласиться и не ответить, как тут же прекратилась бы любая ссора. Так нет, вся их совместная жизнь была непрерывной тяжелой цепью раздоров и конфликтов с очень редкими передышками, похожими больше на затишье перед бурей, нежели на счастливые минутки, как их называл Афанасьич, когда подлизывался к жене.

Теперь Афанасьич заснул среди посуды, а его сын пошел посмотреть, что делает мать. В окно он заметил, что мать вынесла ковровые дорожки на двор и отбивает их высохшей яблоневой веткой. Сергей вернулся и в спокойной обстановке принялся изучать следы далекого времени. Теперь он обнаружил сервант с треснувшим стеклом и совершенно пустыми полками. Именно его Афанасьич вчера опрокинул от отчаяния на пол. Мать любила хрустальную посуду и годами, по крохам, собирала выставку для серванта. По стенам висели две картины Александра. На одной был изображен довольно банальный романтический сюжет: голый человек, расправив тонкие руки, бежит навстречу восходящему солнцу. Картина была написана яркими расплавленными красками. Жирные мазки дополнительных цветов громоздились один на другой, и от этого весь мир, казалось, находился вблизи точки плавления. На другой картине, написанной сухим тонким слоем, тот же голый человек замерзал на заброшенном грязном дворе какого-то старого города. Александр когда-то задумал триптих и вроде бы написал и третью картину, но вначале никому ее не показывал, а потом, кажется, продал или потерял.

- Ну что, уснул паразит, - сказала мать, заходя в комнату. - Видишь, и с сыном-то по-человечески не поговорил. - Мать изучающе посмотрела на сына. - Пойди погуляй, что ли. К Пригожиным сходи, он часто про тебя спрашивал, интересовался. Пойди, пойди, у нас тут скучно.