Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

- Десять лет? - переспросил Константин.

- Да, - не понимая, чему тут можно не верить, подтвердил Иероним.

- Десять лет похоже на срок.

Иероним засмеялся.

- Действительно похоже, хе-хе, действительно срок, только добровольный.

- Вроде как затворничество, - начал догадываться Константин. Понятно, а говорил, интеллигент. Ладно, за какие же такие грехи ты себя на десять лет обрек? - Константин выжидательно посмотрел на попутчика. - Не хочешь говорить. А я скажу, я тебе откровенно скажу: что-то должно произойти. - Последние слова Константин произнес каким-то торжественным шепотом.

- Что должно произойти? - удивился попутчик.

- Ну, сам посуди, если уж мы с тобой, две случайные друг для друга личности, встречаемся непреднамеренно в ресторане, если мы, ничем не обязанные друг другу люди, говорить откровенно отказываемся, значит, народ сильно перепуган. Да, да, сильно народ насторожен друг к дружке. А зря народ пугаться не будет. Если народ насторожился, обязательно чего-нибудь должно произойти. Это же как ревматическая боль, если ноет, то уж точно дождь будет. - Константин разлил остатки портвейна.

- Странный ты человек, Константин, рассуждаешь как старик, а на вид тебе тридцать лет с небольшим.

- Да и ты не старик, гы, - Константин оскалился. - Давай выпьем за наше здоровье, а?

- Давай, тут я целиком с тобой заодно, - весело поддержал Иероним.

- Ну что же, выпьем за наш золотой возраст. Тридцать с небольшим это возраст Христа. Это, Ероним, самый что ни на есть опасный возраст у человека. Да, да, - захмелевший от общения Константин достал длинной рукой плечо попутчика. - Здесь, как раз посередине жизни, на равном удалении от двух бесконечных, как писал Сирин, черных полупространств небытия напрягается человеческий организм одним дурацким вопросом: для чего живешь, если смерть неизбежна и до нее остался промежуток, который ты уже протопал, и ты уже знаешь его цену, его натуральную длину? И вот под этим напряжением у человека возникает брожение ума. Он начинает перебирать в своем паршивом мозгу, чего бы такое сотворить несусветное, прежде чем кануть в черное полупространство. И не дай бог, если человек - дурак беспокойный, он же такого натворить успеет, что потом лет пятьсот расхлебывать остальным придется. Ведь ты, Иероним, наверняка что-то задумал, а? - Константин подморгнул. - Ведь наверняка какую-нибудь дрянь запланировал? А? Ну, не обижайся, чудак человек, я же так, шучу. Давай, давай, выпьем, старик. - Константин чокнулся с попутчиком и жадно запил свою откровенную речь.

Казалось, Константин окончательно захмелел. Он вдруг вспомнил, как испугались его строгого намека молодожены в купе.

- А она ничего. Слышь, Ероним, кровь с молоком, нет, ты, скажи, ты видел, какие формы, а? Нет, определенно томление духа в ней имеет место. А он малохольный какой-то, сморчок, похож на агронома. Пойдем, Ероним, посмотрим, чего они там делают.

Когда они вернулись в купе, трапеза окончилась, столик, еще недавно заваленный съестными припасами, был аккуратно вычищен, а супруги сидели друг против друга и разгадывали кроссворд. Жена, уткнувшись в последнюю страничку популярного издания, читала:

- Явление потери памяти, семь букв, третья буква "нэ".

Муж, каждое угаданное слово которого вызывало неподдельное восхищение жены, заметив подвыпивших соседей, занервничал и принялся тереть лоб, мучительно вспоминая обозначенное в туманном виде составителем кроссворда явление.

- Склероз, - сказал Константин, усаживаясь рядом с женой агронома.

- Не подходит - третья буква "нэ", - победно заявил муж.

- Да нет, склероз - это у вас, а в кроссворде - амнезия, - пояснил Константин.

Молоденькая женщина хихикнула, чем заслужила уничтожающий взгляд маленького деспота. Константин усмехнулся, а Иероним с завистью посмотрел на щуплого невзрачного паренька, на его нелегкое счастье любить и ревновать это пухленькое создание. Пройдет лет десять, она располнеет, то, что сейчас кажется пикантным, станет бесформенным, звонкий голосок превратится в монотонный, похожий на пытку скрежет, дети отберут у нее зубы и личные мечты, а муж станет равнодушным укором быстрому ее увяданию. А пока он боготворит ее, каждый взгляд постороннего мужчины воспринимает как попытку посягнуть на самое дорогое, что есть в его серой жизни, каждый невольный благожелательный жест с ее стороны, адресованный не ему, считает грубым, вероломным предательством и бог его знает чем еще. Да, Иероним чертовски позавидовал этой потерянной вместе с молодостью способности.