Владимир Хлумов - Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)

- А якжэ, - обиделся мужик, - У мэнэ освита высша... - и, будто извиняясь добавил, - ...нэзакинчена тильки.

- Из Украины, значит, - отстраненно проговорил Воропаев.

- Ни, я з пид Клыну, дви нэдили йшов, а що тут робыться на Московщине? Газэт нэ шлють, тэлэбачення зовсим гэпнулось, навить Лыбидынного Озэра нэ кажить.

- Лучше бы ты, мужик, там в деревне и сидел.

- Да я и сыдив, докы батько нэ вмэрлы, - мужик снял кепку и перекрестился.

Воропаев, измученный совпадениям, насторожился.

- Погоди, ты чего мужик, ты не из храму ли?

- Щоб нэ так.

- А отца Серафим зовут?

- Да, тильки хфамилия у неого нэ наша.

- Вот так встретились, отец Серафим, - Воропаев хрустнул челюстями. - как же? Да кто же знал? - Потом опомнился, посмотрел на посиневшего от холода мужика и вяло спросил:

- Что, леса рухнули?

- Та, яки там лиса! Правда, колы цэй бисов витер подув такы впалы, та батько простудылысь и помэрлы, - мужик перекрестился, - А як помырав, мэнэ простыв, я там грих одын мав, да и нэ одын, а вин казав, що прощае мэнэ и молытыся будэ за мэнэ, а щэ казав, пиды до Москвы у пэршу клинику, знайды доктора Михаила Антоновича, и пэрэдай йому вид мэнэ тэж благословение.

- Опоздал мужик, нету больше Михаил Антоновича.

- Ось тоби раз, ну дила. Мужик снял блин и перекрестился.

- Ты молитву какую знаешь? Тот пожал плечами, прижимая свой картуз к груди.

- Чого ж, я отца Сэрафыма отпував и доктора зможу.

Он перекрестился и начал на древнеславянском языке:

- Упокой Господи душу православного Михайила Антоновича...

После отпевания Воропаев сказал:

- Пойдем, помянем Михиала Антоновича, - он подошел к жигулям, достал из бардачка докторскую флягу и мерные стаканчики.

Армахгедон выпил, даже не скривившись.

- Що ж цэ робыться, кныги жгуть, ликарни жгуть, що цэ пэкло?

- Ничего, сдюжим, - сказал Воропаев.

Ему вдруг захотелось спать. Да и то сказать, летом бы уже светало.

- А щэ батько казав, якщо зустрину коррэспондэнта, наказаты йому, нэхай покаеться.

- Какого корреспондента? Корреспондентов больше нет, - сказал Воропаев.

- Да був одын, нэначэ нэзрячий...

- Понятно, - Вениамин Семенович вспомнил про звонок из Клинского района.

- Дуже гордый, аж злый, - добавил мужик, разглядывая притихшую Москву.

- Тебя как зовут-то? - спросил Воропаев.

- Армагхедон, - задумчиво сказал мужик. -Я колы йшов до Москвы чув, що збыраеться вийско з пид Тамбову.

- Ткачи? - почему-то спросил Андрей.

- Ни, кугхуты, да може и ткачи, кажуть, трэба владу у Москви

поставыты до стенки... - Армахгедон пытался воспроизвести русскую речь.

- А когда выступают? - насторожился Воропаев.

- Да кажуть, вже йдуть и завтра пид утро будуть у Москви...

- Приехали, теперь уж точно...

- А чого воны нам - мы ж нэ влада. Кажуть влада тэпэр у голови, а хто у нас у голови - интеллигенция, пысьменныки, профессора... и ийих передовой авангард пресса. Четверта влада и четвэрта революция, бо воны прыдумалы такый епирболоид, - Армахгедон перекрестился, - и друг друга як дустом травлють.

- Да нет уж никакой интеллигенции, - спорил Воропаев, будто это Армагхедон пришел из Тамбова.

- Интеллигенции николы нэ мало.

Воропаев оглянулся на могилу и прошептал:

- Прощай доктор, нам пора...

34

Он отвык от женщин, и теперь суетился как подросток. Он не ожидал, что все так быстро произойдет, он ждал сцен, уверток, обмана, презрения, Бог знает чего, но она так быстро оттаяла и теперь была прежней Катериной. Но фокус в том, что сам он уже стал забывать эту конкретную женщину, и ему хотелось, что бы все произошло как-то более возвышенно, не так мерзко, и от этой мерзости суетился еще сильнее:

- Сейчас, сейчас, черт, что за одежда на тебе, где она расстегивается? Сверху или снизу? Где же?

- Где... - она вспрыснула как девчонка и, сделав паузу, которой мог бы позавидовать Олег Янковский, добавила:

- ...сверху... - и снова рассмеялась, -...или снизу.

Чтобы успокоится, он начал говорить.

- Милая, упрямая девочка, браки совершаются на небесах, а алхимические браки происходят в пустоте. Ты видишь, как они все ошибались, они думают, что я мужлан, начитавшийся умных книг, что я только и способен на насилие, скажи, разве это похоже на изнасилование? Кстати, о нем мы еще поговорим, - он наконец расстегнул застежку и ощутил прилив нежности, - Сволочи, что они с тобой натворили, эти Каутские, Бронштены и Кропоткины, да на тебе живого места нет. Врете господа, умом Россию не взять, да и аршином, где он, ваш фаллический аршин? в палате мер и весов в парижах?