Он уже выбрал и название книги. Решил - "Темные аллеи". Но приходила на ум и фетовская "холодная осень": "Какая холодная осень! Надень свою шаль и капот. Смотри - меж чернеющих сосен как будто пожар настает..." Фет писал о восходе луны. Но это - "холодная осень" - изумительно точно, всего двумя словами передавало печаль разлуки и с летом, и с женщиной, и с жизнью. Этими двумя словами непременно - так уже решил - будет называться новелла, которую Иван Алексеевич еще не сочинил, но для нее он уже знал заключительные фразы. Женщина вспоминает: "Что же было в моей жизни? Только тот холодный осенний вечер. Все остальное - ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то он ждет меня с той же любовью и молодостью, как в тот вечер, когда он сказал при расставании: "Если убьют, ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне". И я пожила, настрадалась и теперь уже скоро приду..."
Люди бессильны перед историческими обстоятельствами. Людей объединяют и куда-то ведут не самые умные, не самые совестливые и незлобливые, а кто случится. Но некие силы для какой-то высшей необходимости пишут в той большой истории и маленькие истории о простых мужчинах и женщинах.
11
Вера Николаевна вошла в кабинет беспричинно, просто соскучившись. Вошла и оторопела. Иван Алексеевич был празднично одет. На нем была белая крахмальная рубашка, которая обычно висела свежей в шкафу на случай нежданного появления кого-либо значительного. Но последний раз рубашка понадобилась еще до войны, хотя ее до сих пор меняли каждый месяц - муж был требователен. Иван Алексеевич накрывал стол на два прибора. Уже стояли рюмки и бокалы и были разложены салфетки, они тоже хранились в кабинете на тот же особый случай. У Веры Николаевны душа ушла в пятки: либо Иван Алексеевич кого-то ждал, а она оказалась в неведении, - ну, теперь начнется! - либо он пригласил кого-то из домашних, но, уж конечно, не ее.
- Милости прошу! - позвал Иван Алексеевич. - Завтракаем вдвоем и с вином. И не вздумай кому-либо проболтаться! Тут же набегут пустое молотить и коньяком запивать.
- Я сейчас. Переоденусь только...
Переодеться, однако, было не во что - Вера Николаевна туалетами своими давно не занималась. Она надела праздничные туфли, купленные с Нобелевской премии, и накинула на плечи шаль, вывезенную еще из России. Потом взяла кое-что из кухни и без всякой радости отправилась на свою Голгофу: когда за столом был кто-нибудь еще, она чувствовала себя поспокойней.
- Bonsoir, monsieur, - сказала она, входя и поддерживая игру в завтрак с вином. - Твоя любимая ветчина и котлеты моей выделки. Вчерашние, правда, и холодные.
- Шикарно! У меня для тебя тоже кое-что припасено вкусное. Вот!
В руках у Веры Николаевны оказалось дореволюционное меню знаменитого московского ресторана.
- Читай вслух! - приказал Иван Алексеевич.
Вера Николаевна села на бугристый диван и принялась читать:
- Рассольник, борщ, флотские щи...
- Первые блюда пропускай. Я же сказал - мы завтракаем!
- Битки по-казацки, бифштекс по-татарски, шашлык по-карски, гурьевская каша, телячья котлета...
- Ты же знаешь - телятину я не ем. Что для настроения рекомендуют?
- Вино красное. Зубровка. Водка смирновская. Перцовка. Коньяк завода Кустова.
- Закуски?
- Икра черная и красная. Осетрина холодная. Семга. Сельдь дунайская. Огурчики малосольные корнуковские.
- Недурственно погуляем! Прошу к столу, chere amie. - Иван Алексеевич подал жене руку и проводил ее к столу. Подставив стул, помог устроиться и сел напротив. Наливая в бокал вино, а в рюмку коньяк, - водка смирновская на вилле Жаннетт давно не водилась, - сказал наконец о причине торжества: - Кажется, под Москвой немцам все же дали по-настоящему. Похоже, радио не лжет.
Иван Алексеевич выпил коньяк и склонился - нет, не к любимой ветчине, а к вырезкам из газет, что предусмотрительно положил рядом. Поискав, нашел нужное и протянул жене.
Вера Николаевна взяла в руки снимок, сделанный, видимо, с аэроплана. Надпись - Дюнкерк, британские войска в ожидании погрузки на корабли. От моря и по всему голому, без растительности побережью петляла широкая лента уходящих с материка на свой остров англичан. На втором листе, врученном ей Иваном Алексеевичем, было сообщение месячной давности о том, что Хитлер распорядился сократить военное производство чуть не вполовину за ненадобностью.
Иван Алексеевич кипел:
- Даже с моим недюжинным воображением, даже в наше изумительно голодное время нельзя представить такую очередь! И эта очередь из не желающих сражаться военных! Точно так же эти англичане бежали из Мурманска, бросив Россию большевикам. Как после этого можно верить Черчиллю? В удобный момент любого предаст! У них, видишь ли, нет друзей, у них только интересы!.. А вторая заметка насчет сокращения производства - как тебе это нравится? Только полный кретин может предположить, что царствовать в десятках захваченных стран можно, сокращая военное производство! Кретин! Полный кретин! - Иван Алексеевич, радуясь удачно найденному слову, объяснил: - Так и предполагал, что когда-нибудь это слово крайне пригодится. Отчетливо помню тот миг из детства, когда я его впервые услышал. Оно потрясло меня своей зловещей таинственностью - кретин... - Он взялся за пустую рюмку.
Читать дальше