А на работе им всем, вышедшим из отпуска без содержания, сказали, что положение на предприятии не стабилизировалось и не улучшилось, а наоборот, ухудшилось до катастрофического, и если раньше работала хотя бы одна смена, то теперь на своих местах остается только высшее руководство, а все остальные свободны, значит, еще на один календарный месяц. И кто-то спросил: а как и на что мы будем жить и кормить семьи свои, жен и детей? А начальник по кадрам и быту сказал, что он ничем не может помочь, и от него лично ничего не зависит, и он ни в чем перед людьми не виноват.
- А кто виноват? - у него спрашивают.
А он говорит:
- Правительство. Так как именно оно не обеспечило, не создало условий, - ну и все тому подобное.
А рабочий народ, собравшись у проходной, говорил на это:
- Надо, - мол, - браться за вилы. Пора уже.
А служащие и инженерно-технический персонал, а также люди пожилого, предпенсионного, возраста говорили:
- Вилами сыт не будешь, - и разбредались по одному и группами кто куда, не идя на поводу у толпы.
Ушел в их числе и Сараев, правда, куда теперь себя девать, он не знал и понятия ни малейшего не имел. К Марии он был не против снова пойти, так как Вениамин все же требовал еще ухода за собой, но дома у Марии сейчас не было никого. Она на работе уже была, а дети, соответственно, в школе. И не знал Сараев, как Мария воспримет и истолкует его приход, может быть, подумает, что он навязывается ей против воли, или еще что-нибудь подумает по его адресу нелестное и нелицеприятное, усомнившись и не поверив правде о продлении его отпуска.
И Сараев подумал, что неплохо было бы пойти и купить себе чего-нибудь съестного, экономя, конечно, последние деньги. Но не пошел он никуда. Потому что, купив что-либо, пришлось бы ему идти и относить купленное домой и сидеть там весь день, а у него же ни телевизора не было - посмотреть его и время тем самым как-то потратить и провести, ни книжки какой-нибудь, ни даже газет никаких. И он пошел в сторону дома, по привычке всегда с работы в сторону дома идти, но не прямо пошел, а через автовокзал новый, то есть вокруг. И он вошел в здание вокзала и походил по пустому, как и в прошлый его приход, залу. И точно такой же милиционер шагал по первому этажу взад и вперед и по кругу, и та же надпись светилась на информационном табло. И водка небось в кафе продается та же, подумал Сараев, и без закуски. Но на водку переводить средства Сараев не мог себе позволить, и он подошел к милиционеру и спросил, не преследуя никакой цели:
- А автобусы, - спросил, - когда пойдут?
А милиционер сказал:
- Бензина нет. Вы что, не видите?
А Сараев сказал:
- Вижу, - и спросил: - А тут у вас всегда такая пустота торичеллиева?
А милиционер сказал:
- А кто сюда пойдет? - и сказал: - Сумасшедшая одна ходит регулярно. Придет, станет в позу и выступает, как на съезде, лекции читает в пустоту.
- И больше никто, - Сараев говорит, - не ходит?
А милиционер говорит:
- Ну, еще ты вот пришел. Работать мешать.
И милиционер, конечно, был прав на все сто. Сараев действительно не знал и не мог бы сказать, зачем он пришел на этот мертвый вокзал. Пришел - и пришел. По наитию какому-то, хотя делать тут ему было нечего. И в любом другом месте нечего.
И он ходил по зданию вялым медленным шагом и глазел по сторонам и присаживался на стулья из желтой пластмассы, то есть вел себя так, как в музее или галерее люди себя ведут. И он, как в музее, разглядывал разноцветные витражи- картины - из жизни героического казачества, - и рисунки настенные мозаичные на темы материнства и детства, и панно, выполненное во всю торцовую стену снизу доверху. А изображало это панно автобус "ЛАЗ", уносящийся в туманную даль по извилистой трудной дороге.
И милиционер, бродивший по долгу своей службы вдоль и поперек здания, приблизился к Сараеву и сказал: - Что, красиво?
А Сараев сказал:
- Да. И если б, - сказал, - люди какие-нибудь еще здесь были и посещали, чтоб могли видеть... это... своими глазами.
А милиционер сказал:
- Люди будут, - и: - Вот, - сказал, - уже начинают прибывать некоторые.
И Сараев оглянулся и увидел женщину, идущую со стороны центрального входа к ним на сближение. И она дошла до середины зала, остановилась и расстегнула свою синюю фуфайку.
- Сейчас начнется, - сказал милиционер, - цирк под куполом.
И цирк начался, можно сказать, безотлагательно, потому что женщина в фуфайке вздернула вдруг указательный палец правой руки и сказала:
- Десятого марта сего года Рождество по церковному лунному календарю. Молитесь все. Тех, кто не молится, быть не должно. - Она замолчала, осмотрелась вокруг и опять сказала, ткнув пальцем в воздух: - Второй православный праздник - Пасха. Празднуется пятого декабря по старому стилю и летоисчислению.
Читать дальше