Александр Хургин - Какая-то ерунда (сборник рассказов)

Как относится автор к своим омерзительным и жалким героям? Ненавидит он, что ли, девку которая квартиру выбивает, используя для этого своего бедного дурачка-мужа, его несчастных стариков и гада-начальника? Вроде бы, если не ненавидит, то уж точно не любит и даже побаивается. А второй раз перечитаешь рассказ - да нет, жалко ему жутковатую эту лимитчицу. А третий раз прочтешь - эх, да ведь все мы в этой клятой жизни лимитчики - вот и весь рассказ. Что, смешна ему история с освободившимся зэком, который посылает переспать со своей женой своего же брата-близнеца? А жена возьми да, распознав, - и сигани в окно. Вот оно, какая смешная история... Зэк этот, что ли, гад и подлюка? А кто его знает, вроде тоже переживает. Да и все мы зэки, если присмотреться и задуматься...

И получается, что нет никакой чернухи, если есть литература. А то и чеховский "Припадок" по разряду чернухи пустить придется, и его же "В овраге", и бунинский "Мадрид", и, виноват, всего Федора Михайловича... Уж простят меня за поминание великих всуе, но уверен: если сочинение в литературу проходит, то уж там, внутри, при полном уважении к ранжирам и разрядам, мерки должны быть одни, и если классику позволительно было писать правду без умолчаний и стеснительного прищуривания на ее неприглядность, то и просто писателю - повторю, если действительно писатель, а не изготовитель модного черного товара, - тоже можно, не грех. Тем более что жизнь-то, боюсь, теперь пострашнее.

В этой книге есть написанное и более, и менее смешно. Есть совсем жуткое и есть вполне обычное - в очереди позади расскажут такое - и не обернешься. Есть лирика нищих, веселье убогих и драмы бессердечных. Чего в ней нет - нет умело изготовленной чернухи. Есть идеально нам идущий цвет искреннего горя и едва видимый рисунок сочувствия всем - да и себе тоже. Безукоризненность иронии и безусловность искренности - редкое и почти противоестественное сочетание. Нечто странное, вроде проникновенного вокзального алкана с вечным российским вопросом: "Ты меня уважаешь?" - но в модном костюме. Именно совмещение этих качеств в рассказах Хургина и дает мне основания думать, что их будут читать и вполне культурные потребители постмодернизма, и простодушные, жаждущие сильно жизненных историй.

Вроде бы совсем недавно он приезжал из Днепропетровска с первыми грустно-смешными рассказами. Смешного в них тогда было больше, хотя уж чего тогда было смеяться? Впрочем, и сейчас, увы, пока нечего... Если не считать, что случаются такие приятные события, как появление книги хорошего писателя - Александра Хургина, например.

Дай ему Бог удачи надолго.

Александр КАБАКОВ

СТАРЫЙ ПОЕЗД

По старой железной дороге шел старый железный поезд. Шел не то чтобы скоро, не то чтобы тихо, не то чтобы точно по расписанию, а как-то так вообще.Но все-таки по расписанию. Хотя и по старому. Потому что поезду же бог весть сколько лет!

А внутри, в поезде, было неуютно. Потому что холодно. То есть не холодно, конечно, а морозно. И то, что поезд шел по старому - летнему расписанию, положения не спасало. Наверно, то лето, в какое это летнее расписание составляли, морозным выдалось. А тут еще в окнах щели, занавесок нет, и стекла хулиганы выбили. И зима.

Но это все - ничего. А вот то, что в поезде люди ехали - это, конечно, хуже. Хотя и люди - ничего. Ехать-то всем хочется. Вот и ехали они, несмотря ни на что, а убежденный пассажир Евсей Фомич, так тот даже жизнеутверждающе пританцовывал и ладонями бил себя для согрева по спине, и еще приговаривал:

- Холодрыга, в бога душу черт! - так и говорил, как думал.

И правофланговому миллионной армии пролетарских проводников товарищу Нинке так и сказал в глаза:

- Мороз, мать бы его увидеть, товарищ Нинка. Ну прямо не хуже , чем в окопе.

А Нинка Чучуева - проводник передового отряда советских проводников тоже сказала ему по-нашему, ясно и убидительно:

- Зима!

Насчет зимы как явления природы Евсей Фомич точку зрения разделял, но он же был пассажиром не чета другим, а пассажиром по происхождению и призванию, так что мог возразить любому. И возразил:

- Против зимы я не возражаю, - возразил Евсей Фомич - член партии пассажиров с девяностого года, - но зима находится за окнами, а не здесь.

Наверное, он был прав, этот пассажир. Пассажиры - они всегда правы. Но проводнику без страха и упрека Нине Чучуевой подобные возражения были - что снежная пыль в лицо. Она только прищурила один глаз и оглядела пассажиришку другим, неприщуренным. И еще сказала, вежливо перейдя с мата на "вы":