Мирза Ибрагимов - Наступит день

Нияз старательно и деловито выполнял поручения старшего брата.

- Аяз! А почему не идет мама?

- Что, есть захотел? - спросил Аяз. - Потерпи малость, придет...

Оба мальчика с утра работали на току наравне со взрослыми. Палящее солнце, тяжелый труд и голод совершенно изнурили детей. Фридун глядел на них, и острая боль пронизывала его сердце. Плач, доносившийся из-за скирды, делал эту боль еще острее. Это плакала самая маленькая дочь Мусы - Алмас, которой только недавно исполнилось три года. Нияз подбежал к ней и, лопоча что-то на своем детском языке, старался унять сестренку:

- Ну, чего ревешь? Вон, смотри, мама идет.

При этом он показывал рукой на дорогу к деревне. Девочка на минуту умолкала, но, не видя матери, начинала голосить еще громче. Наконец, не выдержав, заплакал и сам Нияз. Услышав плач сестренки и братишки, Аяз отложил сито и побежал к ним.

- Не плачьте! Не плачьте! - говорил он, обнимая детей и гладя их головки. - Сейчас мама придет!

Кое-как успокоив ребят, он оставил Алмас на попечение братишки и вернулся к прерванной работе.

Фридун, подавленный тяжелыми чувствами, продолжал машинально веять, но в душе его вскипал гнев.

На всех гумнах, расположенных в один ряд, также веяли вручную. И на каждом из них желтели холмики пшеницы, плод долгого и усердного труда.

Урожай выдался в этом году отличный. Это изобилие пробуждало в каждом какие-то надежды на будущее. Такой урожай даст возможность уплатить долг помещику, выделить долю, полагающуюся мулле на мечеть, неимущим привести в порядок свое хозяйство, обеспечить сносное существование семьи до нового урожая.

В глазах тружеников была радость, в обращении чувствовалась какая-то дружественная мягкость и теплота.

На краю гумна показалась тетя Сария, которая весь день работала здесь и отлучилась только затем, чтобы принести из дому поесть.

Завидев мать, меньшие дети подбежали и ухватились за ее подол. Сария, понимая, как сильно ребята проголодались, поспешила к скирде, прямо на голой земле расстелила скатерть и развязала узелок. Медную, почерневшую от огня миску она поставила на середину скатерти и накрыла ее лавашем.

Увидев, что ужин готов, Муса кончил молитву, аккуратно сложил молитвенный платок и, поцеловав его, сунул в карман:

- Пойдем сынок! - сказал он, поднимаясь. - Пойдем, Фридун, покушаем!

Затем он повернулся к Гюльназ, которая возвращалась с родника с полным кувшином на плече.

- Иди, дочка! И ты голодна!

Фридун прислонил вилы к еще не обмолоченным снопам, подошел к скирде и, поджав под себя ноги, сел на землю напротив дяди Мусы.

Гюльназ устроилась рядом с матерью.

Они отрывали куски лаваша, брали из миски сыр и, завернув его в лепешку, с жадностью ели.

Дети быстро справились со своими кусками. Аяз и Нияз подсели к отцу. Они молча поглядывали то на отца, то на Фридуна. Девочка устроилась на коленях у матери.

С жалостью и любовью смотрел Фридун на полуголых детишек. Несвойственная их возрасту покорность и молчаливость причиняли ему страдание и боль. Он невольно перевел взгляд на Гюльназ, которая, скромно съев два кусочка лаваша с сыром, молча стояла в стороне, словно ожидая приказаний.

Черные, глубокие глаза девушки казались особенно яркими на белом лице, редком в этих краях. Тонкая талия и круглые плечи придавали фигуре Гюльназ особую прелесть. Даже босые ноги с потрескавшимися пятками не могли ослабить впечатления от нетронутой свежести девушки.

Одета Гюльназ была в длинную сорочку из серого миткаля. На детях висели жалкие лохмотья, сквозь которые видны были ребра.

Особенно угнетал Фридуна вид детей: кусок застревал у него в горле.

Муса, со свойственной крестьянину зоркостью, подметил взгляд Фридуна и сказал, как бы обращаясь в пространство:

- Нынче бог дал обильный урожай. Выделим на пропитание, остальное зерно продадим в Ардебиле и справим детям одежду. Аллах милостив!..

Поев, Фридун поблагодарил хозяев и отсел в сторону.

Гюльназ, наблюдавшая за ужинавшими, тотчас поднесла ему тазик и кувшин с водой. Фридун, по обычаю, совершил омовение: провел мокрыми пальцами по губам.

Муса обтер уже пустую медную миску последним куском хлеба и отправил его в рот. Потом также совершил омовение и проговорил довольно:

- Благодарение тебе, боже! Мы поели и насытились! А ты насыть голодных!

Сария собрала посуду и завернула ее в скатерть.

- Жена! - обратился к ней Муса. - Забирай ребят и ступай домой. У нас тут еще много дела. Пожалуй, всю ночь проведем на гумне. Гюльназ, дочка, иди и ты. Поспите, отдохните...