Мирза Ибрагимов - Слияние вод

Он говорил весело, и хорошо было у него на душе, и часто взглядывал на жену, любуясь ее точеной шеей и волосами, рассыпавшимися вокруг красивого, румяного лица. Сакина, не отрывая глаз от спиц и ползущей в ее пальцах шерстяной нити, внимательно слушала мужа, согласно кивала, и в добрых глазах ее можно было прочитать безмятежное довольство судьбою, мужем, детьми. Аромат ее волос, тепло ее статного тела пьянили Рустама, и он сказал дрогнувшим голосом:

- Хватит, убирай клубок и спицы, стели постель, спать пора.

Сакина почувствовала нетерпение мужа, улыбнулась сдержанно:

- Не спеши, ночь длинная.

Рустам вскочил, порывисто потянул жену за руку и вздрогнул, но не от того, что упала, зазвенев, спица, а потому, что впервые почувствовал, как груба ее рука, будто кожу продубили и высушили под солнцем. Он первый раз в жизни подумал, что жена много лет работает кетменем, а вечерами хлопочет в доме, и, крепко сжав ее руку, приказал:

- Завтра не выйдешь в поле.

Сакина подумала, что муж шутит. А может, Рустам решил испытать ее? И глаза Сакины, голубые, кроткие, улыбнулись.

- Бросай звено, хватит! - повторил Рустам.

- Аи, киши, ты хочешь на старости лет, чтоб жена твоя превратилась в госпожу? Не годится это, да и госпожи из меня не выйдет.

- Госпожа... Ты мне и не нужна госпожой. Открываем детский сад, вот туда и пойдешь. Работа легкая, останется время и для стряпни и для того, чтобы за собой следить.

Муж не шутил, но и Сакина не была расположена к шуткам.

- Нет, киши, никуда не пойду. Что мне детский сад? Скучно! Во-первых, дала слово стать мастером высокого урожая, во-вторых...

- Ха! "Во-первых, во-вторых"! - прервал ее Рустам. - Об ордене мечтаешь?

- От тебя скрывать не буду: мечтаю.

- Ну, а во-вторых?

- Во-вторых, в старину говорили: "Внимай проповеди муллы, но не подражай его поступкам". Если я не выйду в поле, то с каким же лицом ты станешь стучаться в окна и напоминать чужим женам: "Пора на работу"? Лучше от стыда сквозь землю провалиться, чем услышать: "Сперва свою жену отправь, потом нас зови!" А ведь так ответят. Не хочу, чтоб тебя упрекали!

- Это меня-то станут упрекать? Не бойся! - Рустам встряхнул кудрями. Сама видишь, десять лет у нас гроши на трудодень выдавали, а я все перевернул кверху дном: семь-восемь центнеров каждому, денег уйма. И все государственные поставки выполнили! А в наше время план выполнил - гуляй не хочу, шапка набекрень, никто не осудит, худого слова не скажет.

- Выходит, выполнил планки - и законы не для тебя писаны? - спросила Сакина. - Почему же у гашимлинцев председателю десять лет влепили? Там ведь тоже планы выполняли, на Доске почета красовались. Нет, киши, себя не обманывай. Не хочу, чтобы ты вознесся, как тополь, - рукой не достать. И увидеть тебя павшим не желаю, чтоб ногами топтали. Мудрый всегда одинаков: и когда он в почете, греется на солнцепеке, и когда в тени...

- Обо мне не беспокойся! - возразил Рустам. Участь председателя гашимлинцев меня не постигнет. Тот от жадности чуть не рехнулся, забыл о законах, колхозным добром обожрался. Брал-брал, во все карманы совал, вот и попал за решетку!

- Аи, киши, не сразу ведь и у того глазки разгорелись! - сказала Сакина, - Наверно, и он сперва загордился, возомнил о себе бог весть что. А тут еще планы перевыполнили. Доска почета, премии, портреты... Вот и решил, что все дозволено.

- Я-то тут при чем? - насупился Рустам.

- А при том, что я привыкла работать. Жиром, что ли, обрастать? Не дай бог, наступят черные дни, а я и кетмени не подниму. Нет, нет, киши, назначай в детский сад вдову или девушку, а я уж в поле останусь!

У Рустама всю осень было такое радужное настроение, что ему сейчас даже не хотелось сердиться на жену. Он толком не разобрался в смысле ее слов - так, обычная женская мнительность, причуды. И все-таки откуда взялись у нее этот решительный тон, эта душевная стойкость? Рустам привык к уступчивости жены. Почему же сегодня она так своевольна и дерзка? Что-то новое было в Сакине, непонятное Рустаму, что задевало его самолюбие. Он пристально поглядел на жену, и, под влиянием недоброго чувства, все то, что несколько минут назад влекло к ней: и налитые плечи, и высокая грудь, и пряди волос, обрамлявшие миловидное лицо, - все теперь показалось отталкивающим, чужим. Наполнив чубук табаком, он вполголоса сказал:

- Хватит пререкаться! Я все обдумал. Завтра же пойдешь в детский сад.

- А где же моя свобода? - так же тихо спросила Сакина. - Не ты ли на всех собраниях распинаешься о женском равноправии?