Во многих местах города долбят пневматическими молотками и чем-то дробят камень, и эту резкую стрельбу тоже слышно издалека.
Однако самые оглушающие звуки обрушиваются на тебя с неба. Конечно, удобная это вещь — авиация, но рев самолетов и вертолетов становится все оглушительнее, потому что растет мощность двигателей, габариты и подъемная сила воздушных кораблей. Скачкообразно увеличивается в мире и количество летательных машин. Только на гражданских аэродромах ФРГ за — последние пять лет, например, число взлетов и посадок возросло с двух до шести миллионов в год. Для густонаселенных районов это настоящее бедствие. Миллионы людей круглые сутки слышат этот ужасающий грохот над головой, внезапные пугающие хлопки и ударЫг от которых дрожат оконные стекла, болят уши, изнашивается сердце. Москвичи-то, можно сказать, счастливчики — уже многие годы они не слышат самолетов, потому что своевременно, на заре реактивной авиации, предусмотрительно и заботливо были изменены воздушные маршруты, продуманы схемы посадок и взлетов, соответственно выбраны места для новых аэродромов нашей столицы.
Лишь время от времени в бездонной глуби неба стремительно пролетит невидимый и беззвучный самолетик, оставив за собой расплывающийся, белый или бледно-розовый след.
Даже красиво с виду, и на душе вроде спокойно — ты тут занят своими делами, а тебя кто-то неслышно и незримо охраняет…
А вот в Стокгольме я жил в районе, над которым постоянно, днем и ночью, через короткие интервалы взревывали набирающие высоту самолеты. К этому грохоту я не смог привыкнуть, с трудом засыпал, встрепанно вскакивал ночами с колотящимся сердцем, и в голове по утрам шумело. Неподалеку располагался старый городской аэродром, и жителям этого района было не легче от сознания того, что преобладающие ветры дуют над городом в направлении, исключающем взлеты реактивных лайнеров над центром города. Разумеется, рано или поздно потребуются в данном случае кардинальные меры, чтобы удобство для меньшинства не доставляло неудобств большинству, но в Стокгольме же столкнулся я еще с одним ужасным шумовым загрязнением, которое познакомило меня с местным, довольно парадоксальным пониманием демократии.
Однажды ночью я вскочил от громоподобного моторного рева на улице, по сравнению с которым самолетный шум над крышей казался гудением шмеля. Уши заложило, стекла дружно задребезжали, в темноте почудилось, что со стен сыплется штукатурка. Я выглянул в окно, однако гром на колесах уже катился в сторону центра, и видны были только удаляющиеся красные огоньки да мятутциеся лучи сильных прожекторов. Проехали машино-люди, которых в Швеции называют ревущим раскатным словом — "раггары".
Днем я увидел это дикое стадо на многолюдных улицах. Оно бешено промчалось мимо, пешеходы и автомобили шарахались от него, а у меня снова, как ночью, защемило сердце.
На мощных мотоциклах со специально снятыми глушителями сидели парни в шкурах и умопомрачительных лохмотьях. Под стать водителям — немытым и нечесаным, были их спутницы, восседающие на багажниках. Мы с переводчиком подошли к полицейскому. Молодой розовый парень, улыбаясь, выслушал нас.
— Нет, я не имею права остановить их, — сказал он.
— Но ведь они, проехав среди ночи сквозь город, разбудили добрую сотню тысяч человек!
— Да, но закона нет…
— Проснулись детишки, — не уступал я. — В городе есть, конечно, и душевнобольные, и люди, внезапно пораженные инфарктом, инсультом, другими тяжелыми заболеваниями, и для них такой внезапный гром равносилен…
— Понимаю, понимаю, — перебил переводчика полисмен, улыбаясь все шире. Но ведь у нас демократия!
— Если это демократия, то что тогда?.. — Я готой был употребить какое-нибудь труднопереводимое слово, но переводчик потянул меня за рукав, видя, что полицейский совсем заулыбался. Очень веселый попался полицейский, раньше я что-то таких в Стокгольме не видел.
Помню, как в первый день пребывания здесь решили мы посмотреть смену королевского караула. Это красочное музыкальное действо собирает множество зевак — туристов, мальчишек, просто прохожих горожан. Отряд человек в сто церемониально, торжественно идет по улицам под бравурную маршевую музыку, ослепительно блистая латунными инструментами, знаками отличия, расшитыми мундирами. Несут начищенное оружие, какие-то регалии на шестах, трезубцы не то лиры с колокольчиками и еще чем-то звенящим. Лица офицеров и солдат непроницаемо серьезны, и столь же серьезны полицейские на площади перед королевским дворцом.
Читать дальше