Владимир Чивилихин: Шведские остановки

Какая, однако, навязчивость, какая скучная расчетливость! Испорчено первое впечатление, зрительно загрязнена — повторяю — среда, о проблемах которой, в частности, я изготовился говорить в своих заметках. А ну как эти и подобные им фирмы понаставили таких же щитов в других приметных местах, заслонили деревянными плоскостями самые чарующие шведские виды?..

Щиты промелькнули, колкая соринка в глазу осталась. По сторонам потянулись леса и перелески, облагораживающие рельеф. Вот ходит тяжелыми волнами выколосившаяся пшеница, вот большое горчичное поле радует своей ослепительной желтизной, светлая речка проблистала попутно… И ни одного, между прочим, рекламного щита до самого Стокгольма! Да и все остальные три тысячи километров приятно контрастировали с первыми тремястами метрами шведских дорог — нигде я больше не увидел пейзажа, изуродованного рекламой.

Это обстоятельство я считаю примерной рекламой нового, бережного отношения шведов к живой природе. И когда после поездки по стране я встретился в Стокгольме с заместителем генерального директора Управления по охране окружающей среды господином Уве Хённингером, то эта тема сама собою всплыла.

— Верно, — сказал Хённингер, — мы не допускаем рекламу в природную среду. От этого есть будто бы невесомая, но на самом деле существенная польза. Арланда же — исключение. Мы это разрешили. Именно для контраста.

— Неплохо придумано.

— Кроме того, — сдержанно улыбнулся собеседник, главный разговор с которым был у меня впереди, — на ходу, из машины там ничего прочесть не удается, а кто же будет останавливаться, чтобы рассматривать рекламу?

И я не хочу больше задерживаться на впечатлении, схваченном на ходу, перехожу к остановкам, во время которых можно было оглядеться, прислушаться, перемолвиться словечком со спутником или встречным.

Стокгольм, большая остановка. Город раскинулся просторно, свободно и так, что не вдруг ориентируешься в нем, не сразу понимаешь, где сейчас ты-на острове, перемычке, полуострове или основном скандинавском побережье, над озером, морским заливом или протокой. Этот уголок планеты, должно быть, кружил голову не одному поколению картографов — такую сложную вариацию земли и воды оставила здесь первозданная неразбериха. В архипелаге, на морских подступах к городу — почти двадцать пять тысяч больших, маленьких и крохотных островов, облесенных и голых, скалистых и низменных. В длинном извилистом заливе Сальтшен — те же острова/ да еще прихотливо очерченные мысы и мысочки, да узкие сыновние фиорды и фиордики. Изрезано бухтами, сплошь искрапано островами большое пресноводное озеро Меларен, подступающее к городу из глубины скандинавского сапога. Стокгольм стоит в центре этой стихии. Здесь, у базальтовых набережных, у цоколей зданий, на городских озерных и морских — плесах, в протоках и каналах, под бесчисленными мостами встречаются, сливаются, смешиваются горькие воды Сальтшена — по-русски "Соленого моря" — и чистые струи Меларена. Соленое и пресное…

Стою на старинном мосту, любуюсь панорамой города — синими водами, возвышениями, покрытыми камнем и лесом, шпилями древних построек, современными и пока редкими зданиями, и, хотя первый день в чужой стране еще не вызывает острой тоски по Родине, я неожиданно, вдруг и вроде бы не к месту вспоминаю: "О Русская земле! Уже за шелошянем еси!"

К месту. Интересное и совершенно необъяснимое совпадение исторических дат посчастливилось мне установить в Стокгольме, но, прежде чем сказать о нем, следовало бы признаться, как я в тот день потерпел и поражение, основанное также на совпадении исторических дат. Во время полуофициальной коктейльно-кофейной встречи мы разговорились с одним старым шведским дипломатом. Собеседник, оказалось, прекрасно знает нашу историю, особенно Великой Отечественной войны. Он читает о ней все, досконально изучает мемуары наших полководцев, помнит самые незначительные военные операции, названия городков, деревенек и — поразительно! — даже фамилии младших командиров и солдат. Я только мысленно ахал, но под конец швед меня совсем убил. Он поднял рюмку, в которой соответственно его возрасту теплились три капли коньяка, и, прежде чем произнести традиционное шведское "сколь!", сказал:

— За то, чтоб шведы и русские при встречах поднимали только заздравные кубки еще триста лет, и еще семьсот пятьдесят, и вечно!

Тост был хорошим, только я потом спросил: