Геннадий Исаков - Как Козлодоев влюбился

- Уела всех?

- Расстреляны, убиты, умерли от ран и стрессов. Ты-то чем был занят? Давай таблеток дам.

- Ты мне еще клизму предложи. Антидюринга читала?

- Что-нибудь о клизмах?

- Ну, мрак. Двенадцать ночи без свечи. Студентам эту штуку раз?яснял. Но думают, похоже, также.

- Глупый ты, Коля. Ты вылечил кого-нибудь своим антидюрингом? А я вот многих спасла. Да только, жаль, не всех.

Она отвернулась и подняла голову, потому что на глазах проступили слезы и надо было их как-то просушить.

- Больше всего Шарика жалко.

- Один из десяти?

- Безродный пес. Он меня безгранично обожал. Ни с кем не сравнить. Погиб с Леваневским.

- Ты была знакома с полярным летчиком?

- Я его ненавидела. Ты не видел его фотографии?

- У него был умный взгляд.

- Потому что ненавидел своих зрителей. Болезненно переживал. Скромность - скрытая гордыня. Он не актер. И был необычайно слаб. Потому пошел в герои. Полноценный человек в детство не играет. Такому никого не надо побеждать и ничего доказывать не надо. Знаешь, как герои любят женщин? Входят в них, как в мать обратно. То ли спрятаться, а то ли утонуть. Я его любила, как свистушка чемпиона. Любовь сравнима с жалостью. Отдаешь себя в жертву. А позже думаешь - зачем? Я повинна в его смерти. - Вдруг призналась она.

- Чем?

- Есть ранения, несовместимые с жизнью, когда пострадавший неизбежно умрет. Но есть и поступки, которые вроде тех ранений также несовместимы с жизнью. Чего ты удивляешься? Если человек погиб, значит, он уже где-то накануне совершил именно такой поступок, направивший его в ту колею, которая неотвратимо приведет к смерти. Дальше только дело времени. Погибло несколько человек, значит, их пункты назначения слились. Зига мог бы разбиться раньше, но я спасла его. Тогда в рискованном полете была с ним в самолете.

Козлодоев незаметно проникся любопытством.

- Зига?

Старушка рассмеялась.

- Он злился. "Прозвище собаки". Но при других - "Товарищ Сигизмунд!"

- Ты была его любовницей ?

Она встала и маятником заходила по комнате.

- Меня никто не видел обнаженной. Ну, что ты все время удивляешься? Пристально смотреть на вещь, значит видеть недостатки. Совершенство в оболочке. Кому нужен мужчина без женщины? В ней его лоск. А в оболочке обнаженной запутана ее душа. Сними - и будет только тело. В одеянии есть обаяние. Женщина и шепчет, и кричит им, в облике ее душа, а значит - тайна. Я не была любовницей, я была тайной. - И заговорщицки подмигнула, подернув худыми плечиками с наброшенным платком.

"У меня есть тайна..." - неожиданно чистым голосом запела таинственная ассирийка.

- Возьми в тумбочке пластинки, - пробормотал Аскольд Васильевич, смущенный тем, что ему захотелось доставить ей радость, - там есть эта песня. Поставь. Я циник? Извини.

- Не заносись. Циники у власти, остальные лишь глупцы.

Она легко поднялась, грациозно извернулась и, вальсируя, подлетела к проигрывателю.

Странная пожилая женщина телом помнила легкие движения. Она кружилась, заворачиваясь во взгляд больного.

А тот, чтобы не отвлекать ее, поднялся с кровати и, пошарив под ней, нашел свечи. Тяжело и осторожно ступая босыми ногами, пошел на кухню, где голубело пламя газа, и зажег их. Внес в комнату и, покапав стеарином на томик Ильича, укрепил нехитрые источники интима.

Софья Алексеевна попыталась увлечь его в вальсирующий полет, но Коля отмахнулся. Слаб еще. Да ни при форме.

Тогда она нырнула на кухню и вскоре оттуда потянулся сладковатый запах жареной яичницы.

Аскольд Васильевич тяжело полез в гардероб и достал старый свой, давно не глаженый костюм. Отправился в ванную, чтобы там решить, что делать с ним.

Когда дама внесла в комнату скворчащую сковороду, на столе при свечах стоял портвейн, рядом два стакана, а для сковороды был приготовлен другой томик. Нового хозяина. Козлодоев, совсем смущенный, маялся, как мальчик при параде. Он был чист, надушен и приятен. Прежде взлохмаченные голова и борода выдержали сражение с расческой. На ногах помытые ботинки.

- Обожаю портвейн, - обрадовалась тайна.

Выпитое вино, закушенное яичницей, вскружило голову, подняло настроение. В атмосфере разлился уют благодушия.

- Как мы танцевали на крыле! Упоение! - Она чудесно улыбнулась и погрузилась в воспоминание. - Я тогда служила в "Осоавиахим". Общество содействия обороне. И как раз перед аварией была с ним. Нас было трое. Зига, механик и я. Зига решил проверить моторы перед последним перелетом через полюс. Мы, безоглядные и пьяные, взлетели. Я нахально обнимала его за шею. Полет проходил спокойно. И вот пошли на разворот. Наверно, динамические нагрузки что-то изменили. Пропеллер заработал с перебоем. Самолет стал заметно терять высоту. Вот тут мужчины перепугались не на шутку. Парашютов мы не взяли. Потому что и не подумали о них. Пошли секунды нашей жизни. И тут выяснилось, что предусмотрительный механик все же взял один. Механик посмотрел на Зигу. Тот понял и закричал мне "Надевай!" Не надо было этого делать. По всей раскладке механик должен был спасаться. Но я заорала: "Будь по твоему, но убью себя, если ты умрешь". Мне не было страшно, но казалось, что без меня он будет хладнокровней. Выбралась из падающей машины и прыгнула. Это был первый в мире прыжок, исполненный женщиной. Вначале о нем молчали, ну а потом и не узнали. Если не считать поврежденных ног и тысячи царапин, все прошло нормально. Леваневский превзошел себя в искусстве аварийной посадки. Я не поняла тогда, почему возненавидела его. Только потом завеса приоткрылась. Причиной были мгновения предательства любви. Любовь не знает ни жизни, ни смерти. Не знает страха. Она выше их. Смеется над ними. Ее мосты заложены на небе. Ты меня понимаешь? Благословенны те, которые живут и умирают вместе, сливаясь с жизнью всей Вселенной. Когда он выкинул меня из самолета, этим совершил поступок, несовместимый с жизнью. А я послушалась и не ударила его. Я в этом виновата. Он был в дальнейшем обречен, потому что отрекся от покровительства ангела-хранителя любви, ушел в пустоту рациональных и противоестественных, а, значит, смертоносных правил. Он был обречен, потому что понял это. Потому что мертвые никогда не умирают, находясь в заоблачном пространстве любви, а умирают живые, упавшие в глубины ниже мертвых. Вскоре он отправился в свой роковой полет на полюс. Самолет Леваневского нашли в белой ледяной пустыне с пропавшим экипажем. Не было там и Шарика.