Иван Панаев: Спальня светской женщины

Графъ устремилъ на нее вопросителъный взглядъ.

Вслѣдъ за выстрѣломъ будто эхо послышался на улицѣ громъ какого-то тяжелаго экипажа, остановившагося у подъѣзда.

Княгиня не слыхала этого грома. Когда выстрѣлъ отозвался смертью въ ушахъ ея, она бросилась къ ширмѣ, она уже ступила за ширму… Вдругъ къ ногамъ ея упалъ трупъ юноши, загородивъ ей дорогу: кровь забагровила узоры ковра.

Жизнь то вспыхивала, то застывала въ ней; она, казалось, еще не потеряла присутствія духа, потому что давью ожидала чего-то страшнаго. Предчувствіе не обмануло ее. Она схватила свой платокъ, чтобы зажать рану неечастнаго… Она припала къ лицу его, какъ бы желая раздуть въ немъ искру жизии… Она произнесла только: я его убійца! Онъ дышалъ еще, онъ устремилъ на нее прощальный, безукорный взглядъ и старался схватить ея руку.

Пораженный такою сценою, такимъ феноменомъ, совершившимся въ спальнѣ свѣтской женщины, безмолвно стоялъ графъ, взирая на умирающаго товарища. Трудно было рѣшить, что происходило въ немъ.

Тогда послышался необыкновенный разгромъ суматохи во всемъ домѣ… мигъ — и въ спальню княгнии вбѣжалъ человѣкъ средннхъ лѣтъ, одѣтый по-дорожному, въ военномъ сюртукѣ безъ эполетъ.

То былъ мужъ ея.

Графъ невольно вздрогнулъ отъ такой нечаянности.

Княгиня увидала пріѣзжаго, но она не измѣнилась въ лицѣ, она даже не вздрогнула отъ страха, она по-прежнему стояла на колѣняхъ надъ трупомъ. Блѣдно, открыто, благородно, невыразимо прекрасно было лицо этой женщины. Оно рѣзко обозначало ея нерушимый характеръ и силу любви ея.

Глаза бѣднаго мужа остолбенѣли, руки его опустились отъ картины, представившейся ему.

— Боже мой! — произнесъ онъ, указывая на юношу, истекавшаго кровью. — Что все ето значитъ? убійство! кровь!! Лидія! Лидія!.. Кто этотъ человѣкъ?

Она отвѣчала твердымъ голосомъ:

— Это мой любовникъ!

Говорятъ, будто бы рана Громскаго не была смертельна, будто бы послѣ 4-мѣсячныхъ страданій онъ совершенно выздоровѣлъ и на другой день своего выздоровленія неизвѣстно куда уѣхалъ изъ Петербурга… Для княгини онъ не существовалъ болѣе: онъ не хотѣлъ вновь смущать ее своимъ появленіемъ! Кто знаетъ, поборолъ ли онъ страсть свою? Вѣрно только то, что любовь ея къ поэту была послѣднею очистительною жертвою, которую съ такимъ самоотверженіемъ принесла она на жертвенникъ любви; что остальная жизнь была для нея несносимою цѣпью, тяжкими веригами, страшною карою Провидѣнія, передъ которымъ лежала грѣшница во прахѣ съ кровавыми слезами раскаянія.