Сергей Юрьенен - Сделай мне больно

И вдруг он вспомнил!

Небритый, лежа вниз лицом, и по пути обратно, back to the USSR?, он вспомнил два добавочных момента. Что именно тогда впервые он пошел в кино один, и был пропущен, и как жутко было среди взрослых в темноте, тогда как фильм был югославский. Черно-белый. "Тяжелый", - как определила мама, чем возбудила любопытство.

Под названием "Не оглядывайся, сынок!"

Второй момент был сенситивней.

Постыден был до нестерпимости - в связи с чем, естественно, забыт.. Но именно оттуда выскакивает вдруг тот скрипач в рассказе "Жизнь хороша еще и тем... "

Небритый чертик на пружинке.

Поляк.

Это случилось как раз в те проливные дни без отчима.

В ту осень у них в подвале незаконно поселилась нищенка-алкоголичка. Двое малолетних близнецов и сын. На год был младше Александра, но уже докуривал окурки, дружил с бутылкой и девочкам трусы снимал в подвале. Зачем снимал, того Александр все еще не ведал, но понимал характер несомненной дерзости. Семь лет герою было. Но в данном случае, не это интересно. А то, что был он ко всему тому и вор. И в этом качестве, забравшись по трубе в окно к кому-то из офицеров, украл тот мальчик пистолет. С Александром подобное случалось также. Однако, в отличие от Александра, сын нищенки увел не форменный и подотчетный "Макаров", а трофейный "Маузер", из-за которого никто не поднял шума. Почему? Ежу понятно, как Гусаров говорил: вывезен тот "Маузер" был из Германии контрабандой и хранился у пострадавшего офицера нелегально. После чего он стал храниться в другом месте. Где именно, этого Александр, к сожалению, не знал. Ему был "Маузер" показан только раз, но этого хватило, чтобы сойти с ума. Пистолет был в деревянной лакированной кобуре. Не старый, не басмаческий "Маузер", а совершенно новая модель 1932 года. С обоймой на двадцать патронов, которые сын нищей пересчитал при нем. По рукояти задумчивой слоновой кости с обеих сторон по рельефному дубовому листу. А над предохранителем гравировка готическим германским шрифтом: 1. Bataillon. SS Regiment "Germania"?.

Это продавалось.

Сто рублей на старые.

Александр это покупал. В рассрочку.

Ежедневно отдавая сыну нищей десять копеек, которые давались ему на завтрак, а раз в неделю сразу два-три рубля - выручку от сданного им государству металлолома.

Часть краденого "Маузера" уже принадлежала ему, но пока еще очень небольшая.

В тот день он снова услышал Брамса. В эти последние дни, когда не стало офицеров, в их подъезд повадился ходить один безумный старик-поляк. Со скрипкой. Поляк поднимался на площадку между вторым и третьим этажом, укладывал фетровую шляпу у ног, натирал смычок канифолью и начинал наяривать. Играл всегда одно и то же - разрывающее душу. "Венгерские танцы", - объяснила мама Александру. И дала ему снести в шляпу "пану-музыканту" двадцать пять рублей - неслыханную сумму. Которая одним рывком приблизила бы к обладанию заветным пистолетом. А может быть, частично он его бы в руки получил. Без кобуры, допустим. Без обоймы. Без патронов.

С четвертным в кармане он зашнуровал ботинки и выскользнул на лестницу, наполненную Брамсом. Спустился мимо исступленного, глаза закрывшего скрипача, опустил в шляпу предусмотрительно прихваченную желтую бумажку достоинством в один советский рубль и - прямиком в подвал.

Сделка приближалась к благополучному завершению, когда накрыла контрагентов страшная тень с занесенным топором.

Мать Александра то была.

Она с трудом удерживала над головой топор, который был на шаткой ручке и до сего мгновения бесцельно мок в сумраке под ванной их квартиры на третьем этаже.

Он ужаснулся. Но не за себя. За "Маузер", который, разлученный с кобурой, лежал меж ними на перевернутом снарядном ящике. И Александр его накрыл. Обеими руками. В то время как торговец оружием, вор и насильник семи лет валялся у матери Александра в ногах и целовал ее парижские туфельки, крича при этом: "Тетенька, не погубите!"

- Руки убери!

Он взвел глаза.

- По локоть отрублю! Проклятое мое отродье! А потом повешусь на бельевой веревке!

Он поверил.

И он убрал. Отдернул даже. Потому что топор уж налетал. Зазубренным и ржавым острием. От первого удара в брызги разлетелась щечка рукояти - с метафизическим дубовым листом слоновой кости. Как мать кончала "Маузер", того он не увидел. Зажав свой глаз, ударенный осколком пистолета, а может быть, засевший в зрачке, как льдинка та у Кая, он вылетел во двор, где сразу промок до нитки. Обогнул армейский "газик" и сквозь футбольные ворота (они же для сушки белья) выбежал на поле посреди двора. Земля размокла так, что он увяз с ботинками в штрафной площадке.