Любовь Кабо: Правденка (Сборник рассказов)

Потом спохватывались, замолкали, скорбно сосредотачивались - до первого хорошего толчка. Кое-кто, вспомнив, зябко передергивал плечами. В самом деле: сунули товарища в мерзлую землю и оставили одного в холоде, во мраке безлюдного кладбища... Очень не хотелось забывать об этом, хотелось, наоборот, как и всегда в подобных случаях, повернуть назад, что-то предпринять, исправить допущенную невзначай чудовищную ошибку. Что исправишь, что предпримешь, - смерть! Очень не хотелось о ней забывать, но - что делать! - все равно забывалось. И мальчики с интересом смотрели на девочек, которых, делать нечего, пришлось посадить к себе на колени, а девочки, естественно, ни на минуту не забывали, что сидят на коленях у мальчиков, поскольку было все это, постольку и были мы - в жизни. Здесь, в этой битком набитой молодыми людьми машине, чем ближе к центру города, тем более откровенно торжествовала жизнь, и правильно, что она торжествовала, иначе и быть не могло. Смерти отдали одного, - чтоб навсегда запомнить, и не его даже запомнить, а весь этот день и предыдущие дни, счастливое единение свое перед лицом несчастья. Счастливое!.. А меня через какое-то время вызвали на Сретенку, к следователю, - уже другому, помоложе, - что-то невразумительное с моих слов записали. Показали фотографию. Что за трагедия разыгралась здесь, в этой ничем не примечательной комнате, - с этой тумбочкой у дивана, ковриком на стене? Так никто ничего и не узнал, следствие, как я понимаю, замяли. У ребят, между тем, сложилась своя версия. Они дружно говорили о том, что Володя покончил с собой, - это им казалось романтичней как-то. Говорили мне: он, наверное, женщину только что узнал, - знаете, как это трудно, самый переход этот? Начитаешься стихов - любовь, любовь! - представляешь себе сплошную поэзию, а тут - грубятина, грязь. Вот он и не выдержал. Говорили они это все с подчеркнутой осведомленностью, с плохо скрытым чувством превосходства: они-то выдержали! Если и не выдержали еще, - ко всему готовы, иллюзий не имеют, выдержат, будьте уверены!.. И именно тогда, когда они с хорошей мужской печалью говорили о неизбежной житейской прозе, - именно тогда я почему-то особенно отчетливо чувствовала, какие они все, в сущности, еще мальчишки!.. 5. КЛЮЧ Вот вспоминаю эти дни и думаю: а что, собственно, я, учитель имела тогда за душой? Ничего не имела. Была собою - и все, вот и вся моя педагогика. Даже не задумывалась о том, какая я, - как не задумываются об этом, входя в родной дом: какая есть, такою и примут. И, действительно, не принимал меня в этом классе моем только один человек - Володя Ключарев. В Ключареве была бездна так называемого отрицательного обаяния. Он что угодно мог себе позволить: эгоизм, высокомерие, оскорбительную иронию. Но стоило ему по капризу, вдруг! - проявить после доверительность и мягкость, и неожиданная эта доверительность расценивалась незлобивыми его товарищами по самому высокому счету: Ключ - это человек! Так они его называли "Ключ". Другой испепелит себя ради общего блага, и никто этого не заметит, а Ключ может навлечь на себя самый взыскательный суд и после этого день один, не больше, прожить, как люди, - всех это не только примирит с ним, но даже восхитит. Вот таков был наш Ключ - хороший ли, плохой ли - личность! В нем порода чувствовалась, кровь неведомых, но, конечно, незаурядных предков. Ни в одной школе, кстати, незаурядная личность эта не задерживалась, - наша двести семьдесят шестая была то ли третьей, то ли даже четвертой на триумфальном его пути. Узкий лоб, перерезанный наискось каштановой челкой, бледная матовая кожа, угловатое, вовсе некрасивое лицо, преображаемое редкой, всегда неожиданной белозубой улыбкой, - ни один писаный красавец не пользовался таким несомненным успехом. Девочки двести семьдесят пятой завидовали Женьке Антоновой. Само собой разумеется, что эти двое близки, они и вели себя соответственно, - Ключ был не из тех, кто часами тоскует под окнами... Как-то я пошла его навестить, когда он явно прогуливал; в пустой квартире обнаружилась еще и Женька, тоже, конечно, прогуливающая, - из нас троих смутилась, в конечном счете, я одна. Ключарев же открыл мне дверь без всякого замешательства, явно снисходя к моим зряшным педагогическим заботам, с этой же снисходительной и разнеженной улыбкой поддержал недолгую нашу беседу, так же снисходительно выставил меня и накрепко запер за мной дверь. Еще спасибо: лоялен был на этот раз, не всегда мне наше с ним общение так вот гладко сходило. Читать дальше