Дмитрий Каралис - Мы строим дом

-- Молодцы, молодцы!..

-- Когда же они успели? Вроде и ездили не так часто...

-- Ну да, нечасто! Я уже и забыла, когда мы с Саней в кино последний раз ходили. То он на работе допоздна, то здесь.

-- И главное, бревна-то какие толстые, смотрите. Настоящий рубленый дом!

-- А как комнаты будут расположены?

-- Надо ведь еще старый сломать. Нет, за это лето им не успеть. Не успеть вам, Феликс?..

-- А второй этаж будет?

Феликс стягивает с себя грязный свитер, не спеша вешает его на сук рябины и неожиданно подхватывает жену на руки.

-- Что ты делаешь? -- пугается Лиля.

-- Хочу показать тебе стройку! -- Феликс шлепает сапогами по лужам, удаляясь к углу сруба.

-- Феликс, прекрати! -- Лиля обхватывает его шею и пытается быть строгой: -- Поскользнешься...

Феликс обносит жену вокруг дома и ставит на сухое место.

-- Поняла, чем мы тут занимались! -- задорно смотрит Феликс. И вытирает губы ладонью.

-- Колоссально! -- Лиля роется в сумочке и отворачивается к калитке. -Настоящая вилла!..

Мы все немного завидуем отношениям Феликса и Лили. Они работают в одной лаборатории, вместе написали книгу, у них гостеприимный дом и много друзей. Лиля, похоже, давно смирилась с неожиданным характером мужа, принимает его таким, как он есть, многое прощает и, наверное, владеет неведомым нам ключиком к сердцу Феликса.

И тем большей неожиданностью будет то, что произойдету них через два года.

Надежда продолжает виться около Сани и сыпать вопросами о будущем устройстве дачи. Саня обнимает ее за шею и смотрит с улыбкой:

-- Надежа, знаешь, как у нас на стройке говорят? У нас говорят: неоконченную работу дураку не показывают. -- Он чмокает ее в висок. -- Давай обед организовывай. Потом все увидите.

...Эта присказка потом чуть не выйдет нашему зятю боком.

Когда Молодцов станет главным инженером крупного строительного треста и к нему на объект приедет большой областной начальник с лунообразным лицом, Саня скажет про неоконченную работу и дурака после надменного выговора по мелочам. Он спокойно выслушает все дилетантские упреки, улыбнется и скажет. Но попросит не относить на свой счет, просто у строителей так принято говорить. Управляющий трестом после отъезда гостей тяжело опустился в кресло: "Ты представляешь, с кем ты пошутил? Ведь нас с тобой уволят..."

-- Если действительно дурак, то уволит, -- нахмурится Молодцов и добавит, что не боится вновь пойти прорабом, мастером, а то и плотником, тюкать топором. -- Мне интересно дело делать, а не прогибаться перед начальством. Доверили, так не мешайте строить...

Молодцова не уволят. Хотя некоторые будут копать под него, представляя Саню чуть ли не мятежником, идущим против генерального курса. Саня в тот период скажет, бодрясь: "Жизнь, как у графина, -- каждый норовит взять за горло". А через несколько лет Молодцова пригласят работать туда, откуда, как говорится, лучше видно. Не за присказку, я думаю, возьмут, а вообще...

Мне нравится его имя -- Александр. Я хотел назвать им моего первенца. Но сестры сказали, что нельзя -- ведь так уже звали еще одного моего умершего брата.

Над моим столом висит круглая застекленная фотография, оклеенная черной материей. Мой брат Александр, родившийся в сорок третьем году в Ленинграде.

Рамку делала мать.

Стриженный наголо и оттого лобастый и головастый, он сидит в белой рубашке с темным бантом на груди и с интересом, чуть приоткрыв в улыбке от, смотрит куда-то мимо меня. Нашим взглядам никак не встретиться.

Ему четыре года.

-- Папа, -- спросил меня однажды сын, -- это ты маленький?

-- Нет, это мой старший брат Александр, -- объясняю я. -- Сашенька. Он умер маленьким. Сорвал на полянке траву и съел, а она была ядовитая. Белладонна называется...

-- Нет, все-таки Сашенька твой младший брат, -- после раздумья говорит сын. -- Вон он какой маленький, а ты вон какой большой...

-- Старший, -- говорю я. -- Он родился во время войны, а я -- после.

-- Во время войны? А он в фашистов стрелял?

-- Нет, они в него стреляли. Снарядами из пушек.

Мой младший старший брат Александр.

Свидетельство о рождении -- фотография -- свидетельство о смерти.

Мать по моей просьбе часто рассказывала о блокаде. И вольно или невольно ей вспоминались самые тяжелые времена: зима сорок первого -- сорок второго. Замерзший водопровод. "Буржуйка". Саночки. Синюшная Надька в холодных подушках. Обстрелы. Все 900 дней блокады представлялись мне одной студеной ночью со стуком метронома и зыбкими тенями людей.