Мустай Карим - Деревенские адвокаты

Вернувшись, председатель собрал сельский Совет. Всю долгую ночь просидели. Хозяйства всех семи улиц и проулков по одному перебрали, из конца в конец раза четыре прошли. Весь скот, все домашние строения, телеги-сани, плуги-бороны, даже птицу-живность у каждого пересчитали. Кто когда помощь созывал, кто по найму у кого был, и на какой поденщине работал, и как с ним расплачивались - вспомнили все и на учет взяли. Однако таких, чтобы чужим трудом достаток наживали, из чужих слез копейку выжимали, назвать не смогли. В другой махалле мулла на днях только богу душу отдал, а жадный его муэдзин, бросив хозяйство, смылся куда-то. Мечеть на замке.

- Получается, только Кутлыяр-муэдзин остается. Что ни говори, служитель культа, чужая кровь, - сказал один из вконец замороченных сельсоветчиков.

- Тоже нашли угнетателя, Кутлыяра-муэдзина... - возразил председатель.

- Заяц Шайми и без того полжизни на стороне бродит, - пошутил было другой, - давайте его как высланного запишем.

- Тоже сказал! Какие еще богатства у Шайми, кроме единственной пары штанов? - сказал Курбангали, обидевшись за отца своего приятеля. Сам Нурислам тогда еще до сельсовета не дорос.

- Да голова уже кругом! От безвыходности говорю. Сами же требуете: кулак нужен!

- Давай вора Муратшу запишем. Вот уж кто - срам аула!

- Опять не подходит, - сказал Кашфулла. - Две лошади и один кистень вот и все богатство. К тому же за руку надо поймать, прямо на воровстве.

Четверых-пятерых позажиточней найти можно было. Hо как у этих работяг, которым сама Советская власть справедливой рукой дала землю, собственным трудом и потом нажитый достаток отобрать, а самих обречь на муки и мытарства? Каждая жизнь на виду, за тыном не спрячешься. Если уж таких выкорчевывать, кто же тогда труженик, кто "владыка мира и труда"? Кого же тогда призывать ударно работать в колхозе? На кого опираться? На жестянщика Гильметдина? Или Гимрана Нараспашку? Кто поверит тогда? Вот какие мысли прошли в голове председателя. И даже не мысли, чувства неясные.

Долго сидели, долго молчали, потом Кашфулла подвел итог:

- Справедливость прежде всего, товарищи. Негоже нам безвинного виноватить, друга в врага обращать, очаги тушить, людские гнезда разорять. - Эти слова он сказал стоя, огромная его тень закрыла всю стену. - Нельзя доброе дело с раздора начинать. Придется завтра опять в Булак ехать и наше общее решение доложить начальству.

Крепко ругали Зулькарнаева в Булаке, грозили, обвинили в правом уклоне. Но за эти годы Кашфулла показал себя пред седателем дельным, усердным и исполнительным, человеком прямым и честным. Так что впрямую его не подозревали и страшный этот ярлык "правый уклонист" прилепили в назидание. "Ступай домой и берись по-настоящему, - сказали ему. - И чтобы ни шагу назад". Но, вернувшись домой, он по-настоящему не взялся. Недели не прошло, из района приехал сам председатель исполкома. Пробыл два дня. Вызывал многих к себе, о житье-бытье расспрашивал, у кого какая нужда. Вместе с Кашфуллой обошел весь аул, говорил с аксакалами. О "разоблачении пяти кулаков" не вспомнил ни разу. Перед отъездом собрал сельсовет и сказал: "Если людей в колхоз тычками начнете загонять, то жить вам в сваре, а если убеждением действовать, будете жить и работать в согласии.

Но и бдительности не теряйте. В стране идет беспощадная классовая борьба". И еще много добрых советов дал.

Поднималась вечерняя поземка, когда он сел в кошевку, запряженную лохматым пегим мерином, и уехал. У Кашфул-лы словно дыхание освободилось, сердце вернулось на место. Значит, и наверху не только одни стращатели, есть и советчики.

Нельзя сказать, что запись в колхоз в Кулуше прошла тихо-гладко, были и шум, и свары были, но до беды дело не дошло.

Вот обо всем этом и рассказали на свой лад Нурислам и Курбангали.

- Если хотите знать, Кашфулла тогда Кулуш от того самого спас, который товарищ Сталин разоблачил... этот... при гиб, - выказал по случаю Враль и свою политическую подкованность.

- Перегиб! - поправил Урманов.

- Я и говорю: пригиб. Коли шибко гнуть - и сломать можно. Узнай товарищ Сталин, что Зулькарнаев все по его указаниям сделал, он бы спасибо ему сказал и медаль выдал.

- Ну-ну, ты язык не распускай! Что товарищ Сталин скажет и что кому даст, тебя не касается.

- Его слова каждого из нас касаются, - с жаром возразил Враль. - Мы в нашем ауле так думаем.

- Правильно думаете, - согласился Урманов. И тут враз кольнуло в оба колена. Лицо его искривилось.