Анатолий Ким - Стена (Повесть невидимок)

- Послушай, я не собираюсь ни извиняться перед тобой, ни оправдываться, сразу же огорошил он меня, как только узнал по голосу, кто звонит. - Если уж ты женился, то будь добр, получше следи за своей женой.

- Во-первых, Рафаил Павлович, я не собираюсь ни в чем обвинять тебя, - едва нашелся я, что ответить ему. - А во-вторых, ты, наверное, знаешь уже, что мы развелись.

- Развелись? Откуда мне знать...

- Анна не сказала тебе? - удивился я.

- Не докладывала, - буркнул Рафаил Павлович и как бы поперхнулся. - И вообще это меня как бы совершенно не касается.

- Согласен.

- Тогда зачем звонишь?

- Извини, но я хотел только поговорить с Анной. Она у тебя?

- Нет... Сейчас ее нету, - уточнил он. - На днях забегала, потом ушла куда-то. Больше не появлялась... И вообще мне сейчас ни до нее, ни до кого. Я почти не бываю дома! - вдруг раздражился Рафаил. - Меня не волнует, прости, вся эта ерунда, связанная с твоей женой. Буду с тобой откровенен.

- А где же ты бываешь? - спросил я. - И что тебя волнует?

- Ты что, только проснулся? - возмущенно зарокотал он. - Не знаешь, где сейчас должен находиться каждый порядочный человек?

- Где же? - искренне удивился я.

- На площади! - закричал Рафаил Павлович. - Надо власть брать! А ты погряз во всей этой ерунде... Хищница она, щучка, разбойница - плюнь на нее, и пойдем с нами, Валентин Петрович! Какое время наступило, ты только подумай!

- Какое же такое особенное время?..

- Слушай, откуда ты свалился?

- Я только что из провинции, Рафаил. Хочу вернуться в институт.

- А, все понятно. И что в провинции?

- Там все тихо.

- Тогда ладно. Будь здоров, не стану зря агитировать. А сейчас мне некогда, я должен идти. В институте увидимся?

- Увидимся, - ответил я и положил трубку. Признаться, я люто затосковал. Мне все стало ясно. Пока я ждал ее, предавался воспоминаниям, сходил с ума, она была у Рафаила, в Москве. Где происходили важные исторические события. Мы с Патрикеевым два дня следили за ними по телевизору. Потом мне стало не до них. Я и на самом деле позабыл обо всем на свете, почти неделю проведя один в доме, каждую минуту ожидая возвращения Анны. Я боялся даже на короткое время отлучиться, чтобы случайно не разминуться или не упустить ее в том случае, если она вернется и увидит, что я тоже возвратился, - и не захочет видеть меня. При таком обороте дела мне надо будет крепко хватать ее, целовать и тихим, тихим голосом просить у нее прощения. И вот вся несостоятельность этого сюжета налицо. Я сейчас оглядываюсь далеко назад и вижу эту затерянную в вечности мутноватую точку боли. Зачем ее бередить и надо ли стирать пыль забвения с нее, чтобы она вновь прояснилась? Я сейчас говорю о всей моей прошедшей жизни, а не только о мгновении какого-то особенно пронзительного душевного мучения. И то, и другое, и прочее - все неясности и загадки томительных чувств нашего бытия спокойно найдут свою пустоту и забвение. И еще я говорю о любви, какую я себе представлял, которую испытал - и от которой с бессильной улыбкой вынужден был отвернуться. Но и это непременно обретет свою пустоту. Не горюй, невидимка! В любви человеческой все терпели поражение - никто не одержал победы. Ты ждал свою любимую, исправно сидя дома, как бы прислушиваясь к тем ее далеким шагам по земле, которыми она осиливала путь - с каждым шагом становясь все ближе и ближе к дому. И оглянувшись назад - сквозь бездну прошедшего времени, - ты видишь, что жизнь все та же, старая, а ты сам по-прежнему сидишь дома и ждешь жену, думая, что она с каждой минутой приближается, - а она-то как раз не идет к дому, а уходит прочь от дома, все дальше и дальше... Пока на кухне, сидя возле холодильника, ты читал ее девичий альбом, заполненный образцами изящной словесности, Анна делила свое общество с Рафаилом Павловичем, новоявленным рьяным демократом (который стал приходить на ученые советы в институт с бело-красно-синей повязкой на рукаве пиджака). И вот тогда, в той далекой болевой точке, тебе открылось, что не ты вовсе строил стену разлуки всего полторы недели тому назад, а она стояла между одним человеком и другим всегда, во все времена их существования. И платоновский андрогин - всего лишь забавная детская сказка, древнегреческий вариант русской сказки про колобка. Катился, катился такой колобок - и уперся в некую прозрачную стену. Длиною она, наверное, с Великую Китайскую, а высотою - до неба. Оказавшись по разные стороны этой стены, один человек начинает другому звонить по телефону - и хорошо, если этот другой окажется дома и возьмет трубку. А если он не отвечает и долгие телефонные гудки равномерными кусочками отрываются от жизни и улетают в свою пустоту, и каждый гудочек, отлетая, как бы на прощанье внимательно и сочувственно оглядывается на тебя - ты вдруг наконец-то вспоминаешь про Всевышнего и принимаешься клянчить у судьбы: ну ради Бога, ради Бога... Наверное, Анна звонила мне, а меня не было дома, решил я. И это моя вина, что я не догадался сразу же сесть в автобус и вслед за нею ехать в Москву. Конечно, мне приходило в голову, что Анна могла быть у Дудинца, и можно было, разумеется, сходить на телефонную станцию, что находилась на набережной Гусь-реки, и позвонить оттуда к Рафаилу. Однако пока оставался в городке, я сделать этого был не в силах. Я не хотел верить, что такое может быть, что она поехала к нему. И вот теперь все выяснилось - она таки у него была, теперь ее там нет, и она, может быть, в конце концов позвонит мне домой в Москве.