Юлия Кисина: Полет голубки над грязью фобии

Юлия Кисина

ПОЛЕТ ГОЛУБКИ НАД ГРЯЗЬЮ ФОБИИ

ГЛАВА 1: КРУШЕНИЕ

Крушение было назначено на тринадцать часов. Оставалось два с половиной, но, как сейчас помню, время это растянулось очень надолго. Тогда мне показалось, что прошло целое лето. Впрочем, растягивать времена - это обычное состояние людей, обреченных смерти, тем более, если на эту смерть они обрекают себя добровольно. В этом есть некоторое наслаждение и чудовищная развязность обывателя.

Вагон, в который всех нас поместили, выглядел, пожалуй что, довольно чисто: глаженые шторки на окнах, содержательные пейзажи за окнами; мелькание пальм, синего моря, часовен, степей, акведуков - словом, всего, чего может пожелать усталый взгляд путешественника и что не даст ему ни расслабиться до конца, ни вновь напрячь свой блуждающий ум.

Пассажиры все до одури приятные: милейшая Розита в суровом сарафане, несколько молодых людей - школьников-бобриков, которые ведут себя довольно сносно - дань романтизму - в поезде, обреченном на крушение. Рядом с круглым радио пенсионер в целлулоидовой шляпе. Потом еще в других купе -девочки-одна другой краше-Валя и Люся и Валя вновь. Проводник тоже ничего себе - "из бывших патриотов", и, наконец, - я.

Никогда раньше я не видела в лицах столько торжественной доброжелательности. В общем мне было, ах, как хорошо. В Красно-железно-Моторске вошли новые пассажиры - несколько старичков и один весьма милый молодой человек с обезьянкой в руках. Он все время к ней ластился.

Поезд тронулся. Вначале ехали молча. После чая начались любопытствующие разговоры о крушении. Подробностей никто не знал. Все знали только время. Пенсионерка в зеленом жакете жаловалась, что узнала из газет: "Вроде бы для всех, а билет с огромным трудом доставала и переплатила".

Вдруг молодой человек с обезьянкой, а его лицо все время вытягивается: губы - в острый угол, почти что в хобот, так он шевелит губами, в манере Чорбы; он спрашивает: "А мы погибнем?" Ну конечно, об этом никому ничего не известно, но я безапелляционно заметила, что, разумеется, погибнем, а для чего же еще тогда крушения устраивать, да еще на таком высоком уровне.

Вскоре все эти разговоры мне наскучили и я вытащила журнал. Это была "Америка". Проводник - он тут как тут: ходит с колокольчиком на палочке и металлическим голосом сообщает правила: "Читать разрешается только в ватерклозете".

Я уже сидела со снятыми штанишками на стульчаке. Воняло, но не так, как во всех поездах. Я перелистывала журнал. Снаружи он был нормальный, но, может быть, вы помните журнал с голографическим орлом на обложке, так вот, этот был еще более странный. Внутри это пластиковая сумка, такие бывают у стюардесс. На пластике - поры. Действительно, они как на коже: дышат, сжимаются и расходятся ярко-оранжевыми дрожащими поверхностями. В пакете - кассета. Я поставила кассету, и на ней была полная и подробная запись "Лета, которого м.б. никогда не было". Страницы журнала с легкостью перелистывались. Фотографии отменного качества.

Все было необычайно ярко. Непонятным образом откуда-то накатилась синяя волна. Пробежал кто-то не узнанный мною, но до боли знакомый. Впрочем, лица я так и не разглядела, только до боли родной след промелькнувших рук, ног движения - давал мне основания помнить об этом всегда. Я еще не успела разглядеть следы на песке, чтобы понять, мужчина это был или женщина, как море смыло следы и передо мной снова лежал сухой песочный пирог. В туалет постучали. Я, мгновенно застеснявшись потаенного изображения, перелистнула страницу. За дверью было тяжелое сопение: "Этот ветер остался от войны", просипело за шелью. "Я ветеран войны. .. - послышалось кругом. - Я, понимаешь ли..." Открывать я не собиралась. "Просраться-то дадите перед концом?" отмороженно хихикнула я. "Там - беременная", - послышалось за дверью. Возня продолжалась. Все что-то шуршало. Веши я видела из-за этого не целиком, а только фрагменты. Они наплывали большими размытыми деталями и отплывали куда-то в туннель. Наконец рука моя завозилась с замком, и дверь открылась. Снова все приобрело свои масштабы. В дверь просунулась пожилая дама вроде Розиты - вся в орденах... ветер войны... "Я боюсь крушения", - сказала она мне жирным красивым курсивом (полушепотом), озираясь на звук колокольчика. Вытащила капитанский погон, протянула: "Я единственная боюсь. Что делать? Помоги, Дочка".

Унитаз раздвоился и удобно предлагал свое второе очко, и урчал, и шуршал, и был необычайно услужлив.