Николай Климонтович - И семь гномов

Так случилось, что, когда они ввалились, в мастерской самого Плешивого не было, только его белоснежка и сам хозяин-скульптор.

Как стало известно об обыске Красавчику - нам невдомек. Но так или иначе он среди ночи примчался в пещеру скульптора на такси. Они уже ушли, конечно,как ни странно, но в те годы соблюдались известные формальности, в частности, по правилам обыски не могли проводиться позже одиннадцати вечера. В данном же случае это правило было нарушено: обыск шел почти до трех ночи. А под утро явился и Плешивый: как оказалось, почуяв неладное, он в мастерскую не пошел, а ошивался до утра где-то поблизости, опасаясь ареста. Вчетвером они дождались открытия магазина, купили водки и весело позавтракали. Здесь одна психологическая странность: никто не чувствовал никакой подавленности. Даже белоснежка Плешивого, вскоре ставшая его женой - на всю жизнь. И это при том, что дело принимало скверный и опасный оборот.

По-видимому, в воздухе уже витало предчувствие крутых перемен. И уже сам этот запах надвигающейся новой эпохи будоражил и пьянил. Кроме того, каждый поодиночке, быть может, и впал бы в грех уныния, но нас было семеро, и одновременно много больше, и было еще живо единство всех складывавших вольные песни, всех, алкавших меда Поэзии, гномов тогдашнего подземного

мира.

Счастливчика не обыскивали. Но в те же дни к нему в дом явился участковый милиционер. Не искушенный в играх с властью Счастливчик открыл на звонок дверь. Увидев перед собой сапоги и мундир, он грохнулся в обморок. Быть может, это был микроинфаркт, на один шажок приблизивший его к ранней смерти. Очевидно, Счастливчик несколько отступил назад, оторопев от вторжения, потому что, падая, разбил локтем стекло кухонной двери. И здесь нужно понять, сколько мужества он проявил, присоединившись к Плану,- при его-то незащищенности и чувствительности. Счастливчик был воистину смелый гном. Гном чести, если можно так сказать.

И начался форменный фарс. После всех этих обысков и визитов власть принялась играть с гномами в странную игру. С одной стороны, некие инстанции, призванные управлять песенным процессом верхнего мира, вызывали зачинщиков, подписавших первое письмо - Красавчика, Крота и Плешивого,- на беседы о сладкопевчестве. Кстати, на одной из таких бесед кромешный номенклатурщик позже его сняли за взятки - воскликнул: "Да как же вы хотите устроить Площадку Гномов, когда среди вас есть такие, как Раввин?!" Тогда-то мы и узнали, что Раввин все это время лукавил - он не оставлял своего намерения свалить, хоть нам об этом и не говорил. Кстати, вся эта история с Альбомом ему очень помогла, и уже через месяц он был выкопан из подполья, к которому, кстати, принадлежал номинально, и к его восторгу выдворен в несколько суток именно туда, куда так рвался и куда его, как выяснилось, уже два года как не отпускали. А ведь он рассказывал, что отказался от своего намерения сам, по зрелому размышлению. Впрочем, никто не затаил на него обиды,

и остальные гномы устроили ему веселые и дружеские проводы.

Так вот, с одной стороны, верхние власти вели с гномами мирные переговоры. С другой - каждого гнома по отдельности то и дело вызывали на допросы сами знаете куда. Допросы эти сводились к профилактическим беседам, в которых угрозы чередовались с посулами. Одному пообещали не перекрывать кислород, то есть не лишать средств к существованию,- он подвизался внутренним рецензентом одного толстого журнала. Другому посулили, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет пределов родины и не увидит забугорного мира. Третьему сделали комплимент, что, мол, мы знаем, чего стоят ваши песни, и высоко их ценим, но, что делать, вы попали в наше поле зрения, когда были еще совсем юны, и у вас очень плохое досье. И так далее. Все эти беседы кончались одинаково: каждого из гномов просили подписать бумажку вполне анекдотического содержания. Называлась эта филькина грамота, не имевшая никакой юридической силы, Протокол Предупреждения. Суть сводилась к тому, что такой-то предупрежден и в случае повторения соответствующих деяний им будет заниматься прокуратура. Кое-кто из гномов подписал, кое-кто отказался, впрочем, никакого значения это не имело.

Не вызывали для бесед только Раввина, и это понятно, поскольку тот уже находился со всем семейством в славном городе Вене, столице вальсов и Моцарта, а заодно перевалочном пункте для соплеменников Раввина, навсегда покинувших здешние кущи. Многие из них никогда не покидали черты оседлости и везли с собой на всякий случай кошерных кур, которых ощипывали в туалете венского отеля. К полному недоумению хозяина приюта. И Раввин теперь собеседовал с совсем другими ведомствами, ибо вовсе не стремился попасть в Вечный город, а глядел только за океан. Впрочем, впереди его ждал и другой вечный город, в который, как известно издревле, ведут все дороги. И, отдохнув на берегу моря, Раввин попал-таки в антиподы. Забегая вперед, скажем, что мечта его сбудется, он будет жить в Нижнем Манхэттене на улице Саус-энд. И из окна его квартирки ливинг-рум, плюс бед-рум, плюс половина ванной, душ по-нашему, будет видна статуя Свободы.