Федор Кнорре: Орехов

Дрожжин повертел письмо перед собой и сказал:

- Нет, тут тебе повышения не предвидится. Ну почитай! Личное.

Орехов нехотя принял конверт, который тыкал ему в руки Дрожжин, осмотрел его с обеих сторон, нахмурился, медленно надорвал с угла и вытащил листок, исписанный крупными круглыми буквами. Посмотрел вблизи, потом, отодвинув листок подальше, опять пригляделся и криво усмехнулся. Хмыкнул и слегка помахал бумажкой в воздухе.

- Скажите пожалуйста!.. Письма мне стала писать!.. Вот до чего!..

Потом он быстро пробежал глазами письмо, нахмурился, сразу же перечел его еще раз - оно было совсем коротенькое, - быстро сел на койке с письмом в руке, точно собираясь вскочить и бежать, но остался сидеть неподвижно.

Дрожжин, внимательно к нему приглядываясь, сочувственно сказал:

- Это от бабы!

- Нужны мне твои бабы.

- От бабы! Зачем отрекаешься, когда я вижу.

- Какая там баба... От жены.

- Ух ты!.. У тебя, оказывается, и жена есть? Вот это да!.. Как же это понимать?.. Вроде как у меня?.. Ты что? Алименты платишь?

- Ну, плачу, отвяжись.

- Все ясно. Ай-ай-ай!.. Знаешь, тогда давай мне, я прочитаю и дам тебе совет... Не даешь? Не надо, не давай. Я тебе так все скажу, что там написано. - Он задумался, сильно морща лоб, так что даже уши зашевелились, и разом просиял: - А вот что: "Пришли мне, котик, еще деньжоночек!" Ну, скажи, не угадал?

Орехов пожевал губами, поморщился, сплевывая приставшую табачную крошку.

- Насчет котика не угадал.

- Не надо котика! - покладисто согласился Дрожжин. - А про деньги? Точно! И все они одна в одну, одна в одну!.. "А не пришлешь, буду жаловаться в партийную организацию!" Так?

- Пальцем в небо.

- Ага, нет? Тогда, значит, скорей всего, она пишет, что по тебе соскучилась! Опять нет? Тогда: "Ах, скучаю, тоскую, помираю, пришли мне срочно всю зарплату без вычетов". Ну, признавайся! Я же не для смеха, я тебя утешить, я помочь тебе хочу. От души, как человеку. А?

- Да, денег просит.

- Как в одной форме их всех штамповали! Все выманит из человека, выжмет досуха, и тогда ей тебя не надо, хоть кидайся из окна головой в помойку!

- Я ей и так не нужен.

- А это она лучше твоего знает, а все равно выманивает! Алименты взыскивает? Закон! Но на этом точка! И дальше не поддавайся! Один раз поддашься, они и пойдут, и пойдут!.. И над тобой же потешаться будут.

- "Они"-то кто?

- Она со своим хахалем!

- Это еще откуда?

- Нет, ты меня убиваешь! С какой полки ты свалился? Ты сколько лет ее не видел, свою бабу, и воображаешь, она там сидит у окошка, кулаком подперевшись, тебя дожидается? Охти!

- Ничего я не воображаю. Мне дела нет, а ты чего надрываешься?

- Как не надрываться! - Дрожжин отчаянно всплеснул руками. - Я сочувствую! Она у тебя что? Горбатая? Кривая?

- Я уж и позабыл. Не помню, какая она.

- Была бы горбатая, ты бы не позабыл. Нет, она молодая, и ты ее такие предательские строчки читаешь, и душа в тебе киснет! Ты размякнуть готов! Ты на меня посмотри: перед тобой человек, пострадавший от слабости! Сгубил жизнь свою, и семейную, и личную, и теперь не могу на тебя спокойно глядеть, как ты спотыкаешься над той самой ямой! В какую я нырнул по самые уши, и вот сидим с Вовкой!..

- Ладно, меня ты не впутывай! - равнодушно пробурчал Вовка с набитым ртом.

- Помалкивай, дурачок, - грустно сказал Дрожжин. - Ты ничего этого не слушай. Или забывай тут же.

- Ладно, забыл уж. Ты чего повеселей заводя.

- Да, да, самое веселенькое! Скажи мне, Орехов, почему это такое Пушкин свою жену знал: "Мой ангел!" А у нас нет другого, как "Моя баба!". И кто тут прав?

- Ты свою и бабой-то небось не называл.

- Верно, Орехов! Это ты верно сказал... Я, скорей всего, именно ангелом ее считал. Конечно, про себя.

- Что ж про себя только?

- Что?.. А неловко ж. Стыдно даже вслух... Но про себя я так чувствовал, как Пушкин. А что хорошего? На практике что получилось? Нехорошая, стерва... Вовка, ты не обращай внимания, это мы так... Пошучиваем к слову.

Вовка давно уже начал позевывать и теперь угадал безошибочно, про что пойдет разговор, знакомый и скучный: про то, как это получилось, что они остались вдвоем, как отец уважал его мать и узнал, что она ему изменяет, и какими гордыми словами он, не теряя достоинства, ее заклеймил и после этого покинул без сожаления. Знал также, что потом отец сдаст и ослабнет, может, и слезу пустит, признаваясь, как эта "гадина" покинула его с Вовкой сама, сколько ее ни просили и ни стыдили в тот день, когда она уходила, подобрав все свои вещички, и кастрюльки, и занавески, уходила, злая и насмешливая, только и хлопоча, как бы чего не забыть из мелочей, уходила, как победительница, а гордые и презрительные, благородные и клеймящие слова у отца тогда еще не были даже придуманы...