Вячеслав Кондратьев - Не самый тяжкий день

Первой поднялась Катя

- Ну, дядя Федор, прощаться пора. Вы уж матери моей обязательно отпишите, что видели меня. Слышите - обязательно.

- Конечно, Катюша

- А вы мне номер своей полевой почты не дадите? - робковато спросил сержант

- А зачем вам? - опять насторожилась Катя.

- Писать вам хочу. И от вас получать письма хорошо бы. А то, что, встретились, и - в разные стороны. А мне вам, может, много сказать нужно.

Катя подумала немного, а потом сказала:

- Ладно, записывайте.

Сержант обрадованно вынул огрызок карандаша, бумажку и записал.

- Спасибо, Катя. Значит, черкну я вам из госпиталя?

- Пишите, что мне, жалко,- вроде бы безразличии ответила она, но все же улыбнулась, потом подошла и поднявшемуся Мачихину, прижалась к его груди.

Он поцеловал ее в щеку, погладил по голове. Подала она руку и сержанту, который уже не стал долго ее держать, а лишь пожал тихонько.

- Ну, Катерина, желаю тебе того, что каждый солдат другому желает.Голос Мачихина дрожал немного, а здоровой рукой тер он глаза.

- Да, да, всего вам хорошего, Катя,- заспешил и сержант.

Вышли они на дорогу и пошли. Катя стояла и махала им вслед, сержант тоже, часто оборачиваясь, помахивал, пока не скрылась она за поворотом.

Поначалу шли молча. Мачихин часто вздыхал, крякал, а сержант, видно, ходьбой рану разбередил и когда оступался, то или стон у него вырывался, либо матюки. Версту всего прошли, и пришлось перекур делать. Присели. Закрутив цигарку, Мачихин буркнул:

- Тяжело у меня на сердце, сержант, все о Катьке глупой думаю. Что-то в глазах у нее нехорошее стояло. Приметил?

- В глазах не приметил, а что грустная была, то верно.

- Прямо хоть вертайся к ней,- сказал Мачихин.

Сержант полез в карман гимнастерки, вытащил купюры и стал считать.

- Порядочно у меня деньжат. И сальца купить можно и картохи. Давай в следующей деревне пошукаем?

- Ладно,- согласился Мачихин и вдруг вздохнул.- Знаешь, сержант, хотела мне что-то Катерина сказать, да не решилась. А что, никак в ум не возьму.

Вскоре желанная деревня перед ними и показалась. Сержант Мачихина у околицы оставил, а сам пошел по избам. Полчаса примерно он пропадал, а когда появился, то уже издалека увидел Мачихин по походке, что идет тот с добычей. И верно, когда поближе подошел, то видно уже стало, что карман бридж оттопыривается, а в руках несет что-то в газетке. Оказалось - сала кусок невеликий, картоха вареная. Хлебца, увы, не было.

- В кармане-то что? - с надеждой спросил Мачихин.

- Водичка, Мачихин, водичка обыкновенная. Запить-то надо.

- И то верно, засохло горло.

Присели, нарезали сало. Было оно старое, желтое, но жевали за милую душу, да и картошка вареная вкусной казалась, давненько не ели. Кусок бы черняшки - совсем бы хорошо стало, но ничего не поделаешь, и за это добро сержант двести пятьдесят целковых отдал.

- Не хотела баба за деньги продавать, если бы вот, говорит, бельецо или обувку какую,- сказал сержант.

- А чего она на деньги сделать может?

- В общем, из жалости продала.

После еды разморило их, сало-то - не пшенка, легло приятной тяжестью, и почувствовали они вроде настоящую сытость.

- Ты что, и верно, решил Кате письма писать?

- А что?

- Да ничего... Может, и правильно решил. Правда, у нее с Витькой любовь была, но его тоже, как и тебя, в сороковом в армию забрали. Не решился я про него спросить, жив ли? Он, кажись, на западе служил. Может, она на фронт-то запросилась, когда на Витьку похоронка или что без вести пропал пришла? Надо было, конечно, спросить, но побоялся, а она сама - ни слова.- Мачихин помолчал немного, задумавшись, а потом продолжил:- Наверно, так оно и вышло... Эх, война распроклятая! Обезлюдит после нее Россия, особливо деревня. В пехоте-то все мужичок больше, а ее-то, родимую, и косит...- Он вздохнул горестно.- А ты пиши, конечно. Сам знаешь, как на фронте любое письмишко за счастье почитаешь.

- Буду писать.

- И вот что я тебе еще, сержант, скажу. Может, ты по молодости лет этого и не поймешь, но поимей в виду. К бабе надо относиться не только как к бабе, но и по-человечески. Вот и пиши по-хорошему, по-сурьёзному, а не всякие там шуточки-прибауточки. Как к другу фронтовому надо. Понял?

- Любишь ты, Мачихин, учить всех,- усмехнулся сержант.

- А что делать, раз вы глупые все,- на полном серьезе ответил тот, на что сержант опять усмехнулся.

- Может, ты и умнее, но здесь не нрав. Девчонкам надо про любовь писать, это уж я знаю.

- Опять ты, сержант, за свое. Какая любовь, война же.