Всеволод Крестовский - Тамара Бендавид

— Погодите торжествовать, сударыня! — с едкою горечью, уже заметно спустивши тон, возразил ей Каржоль, побуждаемый, однако, все тем же чувством злобной досады и желанием отместки ей за все ее издевательства. — Погодите!.. Покойник мог передать мне письма и ранее, хотя бы в то еще время, как я вез его в госпиталь.

— Ах, так?

— Да, он мне передал их вместе с бумажником на дороге, иронически подтвердил ей граф в ее же уверенном тоне.

— Да?.. Ну, в таком случае, я стою на прежнем и утверждаю, что письма писаны не к нему, а к вам, — окончательно порешила Ольга. — Показание ваше совершенно голословно, и никакие ваши адвокаты свидетелей к нему не подыщут!.. И вы — вы, столь «обожаемый супруг», без стыда и совести решитесь воспользоваться самыми заветными письмами своей жены, писанными к вам в самом разгаре ее любви, чтоб извратить их в доказательство ее мнимой неверности!.. Ха, ха, ха!.. Попытайтесь-ка сделать это, рыцарь без страха и упрека! — Да вы себя шлепнете в общественном мнении так, что вам никогда уже не смыть позора этого чудовищного поступка! Все порядочные люди будут за меня, вся печать закричит об этом!.. Попытайтесь!

Каржоль, как затравленный заяц, бессильно поник, наконец, головою и тупо глядел в землю, опершись руками на спинку легкого золоченого стула.

Несколько мгновений прошло в молчании, исполненном победоносного торжества для Ольги и тяжкой удрученности для окончательно разбитого Каржоля. Битва, очевидно, была им проиграна. Последняя надежда на Тамару исчезла, и он убедился наконец в истине, которой упорно не хотел поверить до последней минуты: теперь уже ясно, что прежней любви не осталось в Тамаре и тени, что он для нее уже совершенное ничто, и никогда, ни при каких обстоятельствах, не воскреснет в ее сердце. Из-за чего ж ему, в таком случае, городить весь этот огород, строить все эти сложные махинации, бороться, добиваться развода, стремиться к невозможному?.. К чему, когда все уже кончено, все рушится, все лопнуло, как мыльный пузырь?! — Не стоит!.. Да и в нем самом нет больше ни прежней энергии, ни охоты продолжать эту борьбу, раз уже им сознана вся ее бесцельность. Он устал наконец, измочалился, истрепался весь в этой лихорадочной сутолоке, и теперь ему хотелось бы только успокоиться и забыться. — «И вот вам женщины! Верь в них после этого!» — А уж он ли не верил в любовь Тамары! Он ли не делал все, чтобы эта любовь ее увенчалась наконец полным счастием!.. И вот благодарность!

Общее тяжелое молчание было наконец прервано Тамарой.

— Итак, граф? — обратилась она к Каржолю все тем же ледяным тоном, — спрашиваю в последний раз, угодно вам возвратить мне письма?

Он точно бы очнулся при этом вопросе, бессмысленно как-то посмотрел ей в лицо и затем молча достал из бокового кармана бумажник и молча вручил его Тамаре.

— Возвращаю тебе по принадлежности, — передала она его Ольге. — Посмотри, все ли? — я его никогда не раскрывала и не знаю, что там такое.

Ольга наскоро пересчитала и проверила все письма и записочки и, уложив их опять в бумажник, немедленно же опустила его к себе в карман.

— Все, кажись, в целости, — успокоительно заявила она Тамаре.

— Очень рада! — отозвалась девушка. — Прости еще раз мою вину и прощай, дорогая!

— Куда же ты? — встрепенулась Ольга. — Останься, пообедаем вместе… Успеешь еще!

— Некогда, милая, после завтра уже еду. Надо сделать еще кое-какие покупки, приготовиться, — хлопот полны руки…

— Разве ты уже покончила? — удивилась Ольга. — Так скоро?

— Все, все уже! И готовый контракт подписала, и подъемные получила — у них это живо! Да и чего же медлить? — чем скорей, тем лучше!

— Ну прощай!.. Сердечное спасибо за услугу!

И Ольга от души расцеловалась с нею, на этот раз уже вполне искренно и с неподдельным благодарным чувством.

— А вам, граф, скажу одно, — спокойно и беззлобно обратилась Тамара к Каржолю. — Упрекать вас пришлось бы слишком много и за многое… поэтому я предпочитаю вовсе не делать никаких упреков— Бог вам судья!

— Но я любил вас, Тамара! — патетически даже со слезами в голосе воскликнул вдруг Каржоль, которому ее смягчившийся несколько тон сейчас же подал повод восстановить хоть сколько-нибудь в ее глазах свой нравственный облик. «И в самом деле, подумалось вдруг ему, если уж Ольга так его презирает, то пускай хоть Тамара не думает о нем так дурно, тем более, что он вовсе не так черен душою, как им кажется, благодаря этому несчастному стечению независящих от него обстоятельств. По совести же, он себя, ей-Богу, ни в чем обвинить не может!»