Владимир Короленко - Черкес

- Верно ты знаешь, что завтра?

- Да уж верно тебе говорю. Болдин сказывал. Выпили мы тут с ним, он и проговорился... Они меня не боятся, потому я и сам в прежние времена, признаться сказать...

- А трудно... - слышалось через минуту.

- Трудно. Храбрость имеет большую. Черкес настоящий, молодчина!

- Отчаянный?

- Да уж без засады не взять.

- А как ничего нету?

- Чудак! Ведь уж мне тогда здесь не житье - неужто стану рисковать.

Я заснул. Мне казалось, что я забылся только на мгновение, но, очевидно, прошло довольно много времени. На станции было тихо, на столе стоял самовар и чайные приборы. Очевидно, мои спутники успели напиться чаю и улеглись спать. Свеча была погашена, и только железная печка освещала комнату вспышками пламени.

- Гаврилов! - послышался вдруг тихий оклик Чепурникова. - Не спите?

- Не сплю.

- А знаете, я ведь рассчитал.

- Ну?

- Тридцать две тысячи восемьсот сорок рублей пятьдесят копеек.

- Н-да, - сказал Гаврилов из своего угла, - капитал хороший. Только бы бог помог.

- Дай-то господи! Капитал отличный. Вот бы Марфа моя Степановна обрадовалась!

- Н-да. Возымели бы мы с тобой хорошую копеечку...

Сильным сопением Пушных напомнил собеседникам о своем существовании.

- Ишь, сопит свинья! - с презрением сказал Чепурников. - А ведь и ему придется дать.

И через полминуты он добавил с закипающею досадой:

- Спрашивается: с какой стати?

Опять тишина.

- Гаврилов, а Гаврилов!

- Что?

- А вы верно знаете, сколько с ним золота?

- Верно. По этому самому расчету они уж и раздуванили в тайге. Черкес с Мандрыковым за себя весь песок взяли!

- Гм... Жалко!

- Что тебе жалко?

- Маловато выходит.

- Что так?

- Да так, не хватает мне мало-мало по моим расчетам. Еще бы мне тысячки хоть три, я бы на Горе у вдовы у Мятусовой домик купил. Славный домик, с огородом и с мензелинчиком. А теперь придется у Степанова купить. Тоже домик ничего, а нет того виду... Тот на господскую ногу... Я ведь службу-то брошу...

- Бросишь?

- Ну ее! С капиталом какая надобность? Теперь я перед каждым офицером тянусь, а тогда он у меня, офицер, на чашку кофею будет зван. Так ай нет?

- Пустое! - сказал писарь решительно.

- Как пустое?

- Так, суета, честолюбие одно, - подтвердил Гаврилов философски. Думаешь, хорошо: станешь ты по этой причине форсить, нос кверху драть? Нет, брат, хорошего тут мало...

Я насторожил уши. Писарь говорил тихо, и голос у него мне показался чрезвычайно приятным. Я устал от холодного, угрюмого пути и от этих жестких, наивно-грабительских разговоров. Мне показалось, что я наконец услышу человеческое слово. Мне вспомнились большие глаза Гаврилова, и в их выражении теперь чудилась мне человеческая мечта о счастии...

- Вот ты как разговариваешь, - сказал несколько озадаченный Чепурников. - Ну, а ты что станешь делать?

- Я?.. Мне бы привел господь, я бы женился.

- А ты разве неженатый?

Гаврилов сделал на своей постели нетерпеливое движение.

- Ты знаешь ли, - спросил он резко, - почем в нашей стороне пул хлеба?

- Пожалуй, не рупь ли с полтиной...

- То-то. Так неужто же при наших достатках жениться?

- А ты бы другого места поискал.

- Бывал и в других местах. Не фартит. На приисках служил и спирт нашивал... Только и нажил что ломоту в ногах. Нет, по нашему месту надо совсем бессовестному человеку быть, тогда станешь богат...

- А невеста есть?

Гаврилов молчал. Слабый огонек его цигарки как-то задумчиво вспыхивал и угасал за перегородкой. Писарь курил и мечтал.

- Поглядываю тут на одну. Да что! Я беден, она и того беднее. Так и не говорил ей ни разу... Другое бы дело, кабы бог помог... Уехали бы мы с ней из этого гиблого места, зажили бы себе тихонько, свое бы дельце завели.

- Какое бы ты дело стал заводить?

- Я-то?

- Да.

Опять Гаврилов замолчал, как будто не решаясь посвятить Чепурникова во святая святых своих мечтаний.

- Кабак в своем месте открыл бы, - сказал он. - Чего лучше? Спокой!.. А народ у нас к вину наваженный...

III

Огонь в печке угасал. Как это часто случается после сильной усталости, я спал плохо. Забываясь вполовину, я терял минутами сознание времени, но вместе с тем ясно слышал порывы ветра, налетавшего с ленской стороны, слышал, как он шипит снаружи у стен и сыплет снегом в окна.

Вдруг с одним из этих порывов до меня долетел слабый звон колокольчика. Звук этот чуть коснулся слуха и тотчас же потонул в шипении метели. Но через минуту он повторился, опять исчез и потом зазвенел яснее, дольше, с короткими перерывами. Чуткий Гаврилов поднялся за перегородкой, зажег свечу и кинул несколько поленьев в печку.